Но ведь он ещё и чистокровный поляк со шляхетскими корнями, который вместе с другими поляками скорбит об утрате национальной независимости. И те, кого он должен искать, — по сути, с ним в одной лодке. Свои. Вот только борются за святую свободу сатанински жестоко.
И как ему, следователю, быть? Не впервые думал об этом, совсем не впервые…
Отпустив плечо старика, Каминский достал платок и вытер пот со лба. Душно было в доме. И этот застоявшийся пыльный воздух, пропитанный запахом крови…
— Пан Войцех, трупы свежие, — деловито сообщил врач, закончивший осмотр. — Вскрытие покажет, но думаю, что ещё полсуток назад люди были живы-здоровы. — Снял резиновые перчатки и принялся протирать руки спиртом. — По моей части всё. Как только составите протокол, можно увозить в повет, в морг.
— Спасибо, пан Михал…
— А как же я, пан следователь? Может, я уже пойду, чтобы под ногами не путаться? Вы тут протокол составлять будете и вообще…
Староста искательно смотрел на Каминского. Но у того ещё были вопросы. Выждав, пока доктор выйдет на улицу, следователь круто обернулся к Адамеку (тот аж отшатнулся) и спросил напористо:
— Скажи мне, пока один на один. Не для протокола.
— Что, пан следователь?
— Ты этих мстителей знаешь. Не можешь не знать. Вы же их наверняка всей общиной кормите-поите. Да ещё, небось, одеваете-обуваете. Вот и скажи, кто они такие. Имена, фамилии. Может, клички. Сколько их. Где прячутся. Это только для меня. — Требовательно посмотрел прямо в глаза. Нажал голосом: — Ну? А я в рапорте наместнику укажу, что горожане здесь ни при чём, обещаю.
Староста замотал головой.
— Не могу я, пан следователь…
— Боишься?
— Боюсь, да… Опять же, — какие ни есть, а защитники наши. За Польшу великую воюют. Как же их выдавать? Свои ведь, — закончил неуверенно.
В сущности, старик высказал вслух то, о чём Каминский и сам только что думал. Свои-то свои, но… Невольно бросил взгляд на мёртвую девушку, на распятого мужчину.
— Это верно, старик, — воюют. Себя не щадят, — сказал мрачно. — Только воевать можно по-разному. Можно с армией. Но можно и с беззащитными. — Кивком головы указал на бездыханные тела. — Ты их кормишь, а они над твоей же горожанкой надругались и горло перерезали, как свинье. А если завтра ещё кто-то им не понравится или что-то не так сделает? Новые могилы копать будешь?
Уставившись в пол, староста молчал.
— Не хочешь выдавать? Ну и правильно. Защитники же твои! Мои, получается, тоже… — Каминский сунул руки в карманы и наклонился к старику. — Только я вот думаю: на кой ляд такие защитники? Страшно с такими. Звери, и те добрее. Ну, что молчишь? Ты же старый, умный. Скажи что-нибудь.
— Не мучьте меня, пан следователь, — еле слышно попросил староста.
— Боишься, старик, — процедил Каминский, дёрнув уголком рта. — Опять же правильно. Чем ты лучше той Кристи? Заподозрит кто, что лишнее сболтнул, так за это из тебя всю кровь по капле выдавят. Такие у нас защитники… Иди.
— Что? — переспросил староста непонимающе.
— Уходи, говорю.
Повернулся к старику спиной. Давно уже не было на душе так мерзко…
У двери понурого старосту чуть не сшибла с ног немолодая простоволосая женщина в домашней кофте, застёгнутой через пуговицу. Следом за ней в комнату вбежал, задыхаясь, грузный пожилой мужчина с перекошенным лицом. Оглядевшись, оба с плачем кинулись к столу, на котором лежала девушка.
— Кристя, Кристя! — навзрыд повторяла женщина.
— Доченька наша ясноглазая! — хрипел мужчина.
Упали на мёртвое тело, обливая слезами родную бездыханную плоть.
Отвернувшись, Каминский с тяжёлым сердцем вышел в сени, где с ноги на ногу переминался чего-то ожидавший Адамек.
— А-а, ты ещё здесь? Это хорошо. Дай-ка своего самосада, — попросил неожиданно для себя.
Староста достал из кармана кисет.
— Вот, возьмите. Только аккуратней с ним, злой у меня табачок-то…
— Да уж заметил по запаху.
— Я, в общем, что, пан следователь? Гори оно всё синим пламенем… Скажу про них, что знаю. Немного, но знаю… А вы уж меня не выдавайте, как обещали.
Каминский встрепенулся. Староста всё тот же, а слова другие… Хотя нет: что-то в стариковском морщинистом лице вдруг изменилось.
— Можешь не беспокоиться… Решился, значит?
— Решился, — горестно сказал староста. — А как не решиться, если тут такое? — Ткнул пальцем в сторону комнаты, откуда нёсся утробный вой матери. — Гореть им в аду, защитникам, пся крёвь[4]. Но сначала пусть заплатят за душегубство! Кристя, бедная, с моими дочками вместе росла, в одни куклы игрались…