— Странные вещи говоришь, Янек, — произнёс сквозь зубы, снова садясь.
— Странные? Для нашего дела скорее страшные.
— Тем более… Объяснись!
Кивнув, Зых неожиданно поднялся, бесшумно подошёл к порогу кабинета и резко приоткрыл дверь. Выглянул в гостиную напротив.
— Никого, — буркнул, возвращаясь на место. — Можем говорить спокойно.
— Всюду шпионы мерещатся? — жёлчно осведомился Лелевель.
— Осторожность никогда не бывает лишней, пан Иоахим. Особенно в нашей ситуации.
— Что за ситуация? Ты можешь наконец объяснить, в чём дело?
— Дело в том, дорогой профессор, что с некоторых пор в нашем Комитете творится неладное…
Зых наклонился через стол к бледному от гнева и нетерпения Лелевелю.
— Вы сами сказали в конце встречи, что секретные сведения о подготовке восстания непонятным образом вышли за пределы этого кабинета. Они активно обсуждаются в общине, и это плохо. Считайте, что о наших планах уже знает или вот-вот узнает весь Париж. А значит, и российское посольство.
— Прискорбная болтливость кого-то из наших товарищей, — согласился Лелевель, поджав губы.
— Болтливость? Ну, может, и болтливость. Тут ничего не могу утверждать наверняка. Болтать у нас любят, хлебом не корми. Легче пристрелить, чем заткнуть рот…
Зых невольно вспомнил свой отряд, с которым прятался в мазовецких лесах. Дисциплину он установил железную. Повстанцы своего командира боялись и беспрекословно выполняли его приказы. Попробовал бы кто-нибудь из них распустить язык! Совсем другое дело — Комитет. Здесь каждый сам себе шляхтич, пыжится с утра до вечера, и лишь авторитет Лелевеля кое-как объединяет ясновельможных панов в некое подобие организации. Попробуй объяснить этим господам, что такое секретность и дисциплина… Сын мелкого бакалейщика, Зых шляхетство презирал. И бесился от того, что ничего с ним поделать не может. По крайней мере, в Комитете.
— Но если утечку секретных сведений худо-бедно можно объяснить чьей-то болтовнёй, то что вы скажете о происшествии с Гилмором и деньгами? — продолжал Зых.
Лелевель покачал головой.
— Теряюсь в догадках, — признался он. — Настолько всё странно и глупо…
Глядя на председателя, поникшего в кресле, Зых с невольным удивлением и жалостью подумал, что и самый мудрый человек бывает до смешного беспомощным. Вот ведь Лелевель… Крупный учёный, познавший глубины польской истории. Знаменитый политик, поднимающий патриотов на борьбу за освобождение родины. Глубокий стратег, прозревающий будущее независимой Польши. И в то же время не в состоянии разобраться в довольно простых обстоятельствах.
— Ни странного, ни глупого в происшествии нет, — бросил Зых. — Вся ситуация тщательно выстроена с начала и до конца. Если хотите, — организована.
— Но кем? — вскрикнул Лелевель.
— Кем, — до этого ещё дойдём. А пока вспомните… — Налив воды из графина, Зых выпил стакан одним духом и по-простому утёрся ладонью. — С чего всё началось? Какой-то болван перекрыл дорогу нашей карете. Из-за этого мы потеряли добрых пятнадцать минут. Ровно столько, чтобы Гилмора, который подъехал вовремя, встретили грабители. Связали, отняли саквояж и рассыпали деньги по улице. А тут и мы подъехали.
— Да уж, как нельзя вовремя…
— И, к сожалению, следом примчалась кем-то вызванная полиция, которая запротоколировала ваше присутствие на месте происшествия. Вот вам двойной удар: Комитет потерял крупную сумму, а лично вы рискуете потерять репутацию. — Зых взял со стола газету, оставленную Кремповецким. — Вы думаете, один «Фигаро» расписал инцидент? Чёрта с два. Уверен, что газет с такими заметками вышло минимум несколько. И в итоге председатель Польского национального комитета рискует прослыть продажным политиком на содержании у британского посольства. Причём в тот момент, когда он занят подготовкой к новому восстанию… — Помолчав, закончил горько: — Это, дорогой профессор, удар ниже пояса. Я бы сказал, сапогом со всего размаха.
Лелевель сжал кулаки до боли.
— Я беру деньги у англичан лишь ради борьбы с нашим общим врагом и ради освобождения Польши, — отрезал он. — Мне самому ничего не надо, и ты это знаешь.
— Я-то знаю, а знают ли другие? — возразил Зых. — Дурак Кремповецкий не успокоится, пока не учинит скандал на всю общину. Я мог бы ему заткнуть рот, но дураков у нас достаточно, — найдётся кому скандалить и без него, а всех молчать не заставишь. А уж как обрадуется клика Чарторыйского…