Письмо, разумеется, было не подписано.
— Что вы думаете по этому поводу, Шаброль? — спросил Тьер, откидываясь на спинку стула.
— Пока я думаю только об одном, господин министр. До назначенной встречи осталось три дня, и за это время предстоит решить, надо ли на неё соглашаться.
— Резонно. А чем мы рискуем?
Это был излюбленный вопрос Тьера. Человек осторожный, он никогда не принимался за дело, не выяснив, есть ли в нём хотя бы крошка риска.
— Да, пожалуй, ничем, — ответил Шаброль, подумав. — Сама по себе встреча ни к чему не обязывает. Обязывают поступки, из неё вытекающие, но это всё потом. Сначала надо встретиться, надо выяснить намерения контрагента. — Помолчав, добавил: — Если нам это интересно…
Было ли это интересно Тьеру? Более чем. Интриги английской разведки, избравшей Париж для шашней с польской эмиграцией, не просто раздражали — были опасны. Во время недавней встречи король высказался о том совершенно определённо, и он тысячу раз прав. Не хватало только вызвать ярость России, обнаружившей, что враждебная ей игра затеяна здесь, на французском поле…
Очевидно, что умный и ловкий человек, организовавший нападение на Гилмора, хочет сорвать планы англичан. Франции это вполне на руку. Де Бройль, кстати, во время той же встречи припомнил поговорку «Враг моего врага — мой друг». Он же высказал мысль, что, возможно, этот человек мог бы пригодиться…
Вот и отлично. Человек сам вышел на связь. Грех было бы не воспользоваться, — с должной осторожностью, разумеется.
— Встреча состоится, — решительно сказал Тьер. — А вы, Шаброль, за эти дни подберите агента, который пойдёт в кафе. Человек нужен толковый, сообразительный. Впрочем, его главная задача — слушать, запоминать и передать всё до последнего слова. И тем не менее…
Шаброль поднялся и посмотрел на министра сверху вниз.
— Не надо никого подбирать, — произнёс твёрдо. — Если не возражаете, на встречу пойду я. — И добавил с улыбкой: — Кстати, роман Гюго у меня найдётся.
Теперь уж поднялся и Тьер. Положив руку на плечо помощнику, взглянул благодарно.
— Это лучший вариант, — сказал негромко. — У меня ощущение, что встреча будет важной. Очень важной.
Руки были заняты покупками, и панна Беата постучала в дверь носком ботинка. Она открылась тотчас, как будто горничная Бася поджидала хозяйку на пороге.
— Добрый вечер, барышня! — пропищала девушка, принимая сумки. — Устали небось, набегались по магазинам да лавкам?
— Что набегалась, то набегалась, — рассеянно сказала Беата, снимая шубу и шапку. — А что, пан профессор дома?
— Дома, дома. Вас ждёт. Уже три раза спрашивал, не вернулись ли.
Лелевель снимал большую удобную квартиру в доме № 5 на респектабельной улице Пирамид. Жили в ней сам профессор и панна Беата. Днём готовить и убирать приходила Бася — дочь одного из эмигрантов, который был знаком с Лелевелем.
Поправив волосы, примятые шапкой, Беата прошла в кабинет к дяде.
Лелевель сидел за столом, опершись подбородком на сложенные кисти рук, и пристально смотрел на пляшущий в камине огонь. Вид у него при этом был то ли задумчивый, то ли расстроенный. Поднявшись навстречу племяннице, поцеловал в щёку, румяную с холода.
— Хорошо выглядишь, — заметил рассеянно. — Как сходила?
— Да вот, набрала всяких мелочей. Будем дарить гостям на Рождество.
— Подарки — дело хорошее… Садись, — профессор указал на кресло возле камина.
Сам сел в другое. Помолчал.
— Плохие новости, Беата, — сказал наконец негромко.
— Что случилось, дядя? — быстро спросила Беата, подавшись к Лелевелю.
— Час назад приходили полицейские приставы.
— Зачем?
— Вручили предписание о моей высылке из Парижа.
— Ну, и что? Вам уже такое вручали три месяца назад.
— Тогда мне дали неофициально понять, что документ о высылке, в общем, формальный, и я могу оставаться… пока.
— А теперь?
— На этот раз всё по-настоящему. Третьего января, после рождественских праздников, за мной приедут и выпроводят из Парижа. — Профессор помолчал. — Такое же предписание получил Ходзько. Нас высылают обоих.
Глядя на подавленного Лелевеля, Беата с болью и жалостью заметила вдруг, что за последние месяцы профессор сильно сдал. И волосы окончательно поседели, и морщины обозначились резче, и мешки под глазами набрякли… Хотя чему удивляться? Девушка была ближайшей и наиболее доверенной помощницей дяди. Уж она-то знала, сколько физических и душевных сил отнимает у него политическая борьба. А теперь и эта высылка… Нетрудно сообразить, что она фактически парализует работу Комитета. И это в разгар подготовки к восстанию!