— И не надо, — журчит Зых, явно чем-то довольный. — Мы видим, что вы работаете не покладая рук. Нет сомнения, что будет сделано всё возможное.
Ненужный, а по сути бессмысленный разговор завершается. Воздав должное моему трудолюбию, новоявленный председатель меня отпускает. Гилмор остаётся в кабинете. А я, выйдя, спускаюсь вниз и на кухне нахожу Агнешку. Украдкой оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, просиявшая девушка бросается на шею.
Не могу сказать, что мне это неприятно, — совсем наоборот, но всему своё время. Получив пылкий поцелуй, мягко отстраняю Агнешку и, обменявшись несколькими дежурными фразами, между прочим рассказываю о разговоре с неким мсье Фуко, который впервые на моей памяти посетил наш особняк.
Выясняется, что Агнешка тоже сегодня видела этого человека впервые, когда относила им с Зыхом наверх кофе. Мсье Фуко, между прочим, сделал комплимент её внешности, — мол, глядя на Агнешку, понимаешь, почему полячки считаются самыми красивыми женщинами Европы.
Вообще же мсье Фуко, по словам девушки, вознамерился пообщаться не только со мной. Она видела, как в кабинет Зыха в разное время заходили ещё два человека. Их имена подтверждают, что моя догадка верна, и слово «опознание» в этой ситуации наиболее верное.
Пообещав Агнешке назавтра встречу, одеваюсь и выхожу на улицу. Путь лежит в расположенное поблизости кафе «Тихая гавань». Мы договорились с Каминским, что каждый день с двенадцати до двух он обедает в этом довольно уютном и действительно тихом месте с хорошей кухней. На всякий случай, чтобы не пришлось его искать по всему Парижу, если понадобится.
Сейчас для пана Войцеха есть срочное поручение…
Гилмора берём вечером.
Завершив служебный день, он приехал домой и, отпустив карету, собирается войти в подъезд. Выскакиваю из своего экипажа, стоящего рядом, и догнав англичанина прямо у входа, кладу ему руку на плечо.
— Мистер Гилмор, — окликаю негромко.
Моих шагов Гилмор не слышал (ходить бесшумно я умею) и сейчас оборачивается, словно ужаленный. Сегодня я без маски, хотя теперь это значения не имеет. Конечно, британец меня узнаёт. По крайней мере как недавнего собеседника.
— Опять вы!.. — восклицает невольно.
И осекается, поскольку дуло, приставленное к животу, к развёрнутой беседе не располагает. По-свойски взяв Гилмора под руку и продолжая угрожать пистолетом, веду его в поджидающую карету. Там сидят Каминский с Жаком, да и кучер всё тот же. В общем, все свои.
Трогаемся. Наклоняюсь к сидящему напротив англичанину.
— Зачем вы сегодня посетили Комитет, мистер Гилмор? — спрашиваю, испытывая большое желание ударить англичанина.
Тот криво усмехается.
— Странный вопрос, — отвечает напряжённым тоном. — Не вы ли сегодня рассказывали мне, как идёт вербовка волонтёров для участия в восстании?
— Чушь! — говорю грубо. — О подготовке восстания вам постоянно, от буквы до буквы, докладывает Цешковский. С чего бы это официальному дипломату и сотруднику Интеллидженс сервис светиться в эмигрантском Комитете, если Комитет сам по первому свистку прибегает на задних лапках и отчитывается за каждый шаг и франк? Вам больше нечем заняться? Объясните, я жду.
Гилмор пожимает плечами.
— А что я вам должен объяснить? Время от времени приходится инспектировать ситуацию личным порядком, вот и всё.
— И для инспектирования вы пригласили трёх человек, которые похожи друг на друга ростом, цветом волос, возрастом? Что за странное совпадение?
— Кого пригласил Цешковский, тех и расспрашивал, — упрямо говорит Гилмор, помолчав. — Все вопросы к нему. А меня оставьте в покое.
И с независимым видом, откинувшись на спинку сиденья, лезет во внутренний карман пальто. Достаёт коробочку с сигарами, спички и закуривает, выпустив целый клуб ароматного дыма. Разозлённый такой бесцеремонностью, Жак без затей отнимает сигару и выбрасывает в окно. Заодно уж подносит к носу дипломата немаленький кулак.
— Спокойно, мой друг, пока что он нам нужен целым и невредимым, — напоминаю помощнику. — А вам, мистер Гилмор, скажу одно: ваша бравада не просто глупа. Она ещё и опасна, — для вас, естественно. Некоторой гарантией вашей безопасности может быть лишь полная откровенность. Один раз вы уже проявили благоразумие, когда написали расписку о сотрудничестве с французским министерством. В собственных интересах проявите его и сейчас.
Гилмор внимательно смотрит на меня.