Завтракая в обществе супруги, Паскевич рассеянно поддерживал застольную беседу, но продолжал думать о своём. Елизавета Алексеевна ласково попеняла мужу на рассеянность:
— Я тебе, мой друг, рассказываю о своей троюродной сестре Зинаиде Петровне, а тебе и дела нет. Всё же родственница, нехорошо!
— Прости, душа моя, — повинился Паскевич, откладывая вилку с ножом. — О службе задумался невпопад… Как там твоя кузина поживает?
Хоть убей, не мог припомнить ни лица, ни фигуры. Так, безликий силуэт четвёртой степени родства со стороны жены.
— Хорошо поживает, — сообщила Елизавета Алексеевна. — Два месяца назад овдовела.
— Что ж тут хорошего?
— Так они с мужем всю жизнь грызлись. Траур, само собой, носит, и убивается, но не до смерти…
— Дело житейское, — откликнулся Иван Фёдорович с пониманием, вновь уходя в свои мысли. Решил, что для начала познакомит с письмом Бенкендорфа ближайших сотрудников — начальника своей канцелярии Корсукова и руководителя секретной части наместничества Ерофеева. Подумают вместе, обсудят степень угрозы, наметят необходимые меры противодействия…
— Да ты слушаешь ли, Иван Фёдорович? — спросила Елизавета Алексеевна уже с некоторой обидой.
— Конечно, слушаю, — легко солгал Паскевич, возвращаясь к беседе.
— Значит, ты не против?
— Я-то? Ну, конечно. Если ты не против, то и я… Напомни только, о чём речь?
Елизавета Алексеевна укоризненно посмотрела на супруга.
— Слушает он… Зинаида Петровна, говорю, собирается к нам погостить с дочерью. Варшаву посмотреть и вообще… Почитай, лет десять не виделись.
«Да хоть бы и двадцать», — чуть не брякнул Паскевич с солдатской прямотой, но смолчал, не желая обидеть жену. Вместо этого со вздохом произнёс:
— Ну, милости просим. Когда ждать-то?
— А ближе к концу марта. К моему дню рождения.
И удивилась — Иван Фёдорович мгновенно закаменел лицом.
— Нельзя, — сказал веско, складывая салфетку. — Пусть выберут другое время.
— Какое другое?
— Конец весны или даже начало лета. А там посмотрим.
— Да отчего же?
— Так надо, душа моя, — отрезал фельдмаршал. — Объяснить пока не могу — служба.
С этими словами Паскевич, склонив седеющую голову, бережно поцеловал руку жены. Быстрым шагом вышел из столовой, сопровождаемый встревоженным и недоумевающим взглядом Елизаветы Алексеевны.
Наверху, в приёмной, кроме дежурных офицеров, уже сидели Корсуков с Ерофеевым. Сами явились, как чувствовали.
— Прошу ко мне, господа, — бросил Паскевич, заходя к себе.
Размерами кабинет напоминал фехтовальную залу, в которой наместник нынче утром рубился на саблях с адъютантом. Под стать был и величественный стол из морёного дуба, иссиня-чёрный, с едва заметным фиолетовым отливом, с педантично разложенными стопками бумаг на столешнице. Паскевич во всём ценил порядок и дисциплину, что, впрочем, не мешало ему в случае необходимости успешно импровизировать на полях военных или административных сражений.
Помощники расселись по обеим сторонам приставного столика. У обоих были заготовлены документы и вопросы, требующие начальственного решения, однако Паскевич медлил, задумчиво глядя на ближайших порученцев.
Вот Владимир Павлович Ерофеев. Невысок, худощав, лицом прост, запоминается разве что взгляд — умный и цепкий. Правая рука во всём, что касается секретных дел. Этот совершенно заурядный с виду человек сплёл агентурную сеть, охватившую весь Привислянский край. Благодаря ей наместник постоянно в курсе настроений и намерений поляков, живущих под российским управлением и тем недовольных. Глупцы… Подумали бы они, каково приходится их соплеменникам в австрийской Галиции или в прусской Познани. Там гайки завинчены по самое не балуй.
Это мы, русские, по извечной доброте своей душевной и сердечной разрешили братьям-славянам всё, о чём только можно мечтать: собственный парламент, правительство, казну, национальную армию. В сущности, дали полную автономию в составе России. Ни одна провинция империи ничего подобного и близко не имела. Живите, развивайтесь, богатейте! И получили взамен кровавый бунт, восстание получили, да такое, что целый год не могли справиться. И вечную вражду в придачу, нелепую и страшную в своей бессмысленности… Воистину, не делай добра, не получишь зла. Ерофеев с агентурой сбился с ног, раскрывая всё новые и новые очаги подпольного сопротивления.