Думать о девушке приятно. После того как она отдала мне ключи, что-то в моём отношении к ней изменилось. При всей важности ключей, ждущих своего часа, дело не в них. До этого я её просто желал, а теперь жалею. Такая бойкая с виду и, в сущности, такая беззащитная… Чего-то ждущая… Что я могу ей дать? И чем закончатся наши встречи?
От этих трогательных мыслей отвлекает пани Беата, входящая с коротким стуком.
— Завтра в одиннадцать часов утра пан Цешковский просит вас пожаловать на расширенное заседание Комитета, — сообщает она без предисловий.
Расширенное — значит с участием членов малого совета. Это я понимаю. Понять бы ещё, зачем Зых нас всех собирает. Я только что от него, и он ни словом не обмолвился о завтрашнем заседании.
— Благодарю, буду, — обещаю коротко.
Однако она не уходит.
— Что-то ещё? — спрашиваю, ощущая на себе пристальный взгляд моей несбывшейся возлюбленной. До чего же она прекрасна, эта пани Цешковская…
— Послушайте…
— Я весь внимание.
— Вам надо быть настороже!
Сказала, как выпалила. Ну, надо же! Быть настороже… Можно подумать, что парижские дни я коротаю исключительно в беззаботном фланировании по магазинам и ресторанам Елисейских Полей, а вечера провожу за распитием шампанского в обществе кокоток. Оно бы, конечно, и неплохо…
— Что вы имеете в виду, пани Беата? — спрашиваю мягко.
Девушка качает головой.
— Определённо сказать не могу. Чувствую только, что вам грозит опасность.
— Со стороны вашего мужа?
— Да… мужа, — с трудом выговаривает она. — Он вас ненавидит.
Не удивила.
— Я его тоже, — успокаиваю Беату. — Эта у нас такая любовь наоборот. Однако вместе работаем ради общего дела, и ничего.
— До поры до времени — да. Только ваше время истекает. Как только вы перестанете быть ему нужным, он что-то предпримет… сделает с вами…
Вспоминаю, что полчаса назад передал Зыху обширный список волонтёров, и по спине пробегает холодок. Дальше, пожалуй, он и впрямь без меня обойдётся. Тем более, что возглавить один из отрядов я отказался…
— Я очень благодарен вам за предупреждение, пани Беата, — говорю негромко. — Пожалуй, я и впрямь поостерегусь.
— А лучше, если вы куда-нибудь уедете. Если с вами что-нибудь случится, мне жить не захочется…
Вымолвив это, она низко опускает голову. Быть может, для того, чтобы я не видел её слёз.
«Сохли вы по ней, и она по вам сохла», — вспоминаются слова Агнешки не к месту. Или к месту? Закрыть кабинет, осыпать поцелуями прелестное бледное лицо и будь что будет…
Но так я поступил бы месяца два назад. С тех пор многое изменилось. У неё появился муж, у меня появилась Агнешка. И я обещал, что не обижу её. А есть ли для женщины обида горше, чем измена?
Постояв, словно ожидая чего-то, Беата уходит. Смотрю вслед с тяжёлым сердцем. Наверно, я что-то должен был ей сказать, но промолчал. А, впрочем, хорошо, что промолчал. Время для романтических чувств самое неподходящее. Уж очень далеко от сантиментов дело, которым я занимаюсь. Чем вздыхать об ушедшей любви, придумать бы, наконец, как выбрать момент и подобраться к документам пана Цешковского…
Назавтра Зых встречает нас в своём кабинете вместе с полковником Заливским. В прошлый раз полковник был в сюртуке табачного цвета, теперь — в сером. Но этот пошит столь же дурно, как и тот. А может, фигура такая, — знаете, есть люди, на которых что ни на надень, всё топорщится. Оба — и Зых и Заливский — выглядят самым что ни на есть деловым образом. Другими словами, у обоих серьёзные, с оттенком торжественности физиономии.
— Панове! — возвещает Зых, дождавшись, пока мы рассядемся вокруг стола. — Прежде всего хочу зачитать вам письмо из Турени от нашего председателя пана Лелевеля. Получено с верной оказией.
Вопрос, нужна ли была верная оказия ради такого дежурного послания? Профессор скупо рассказывает о том, как они с Ходзько устроились в Турени, и пространно желает Комитету успешной работы на благо родины. Вот, собственно, и всё. Мы переглядываемся в лёгком недоумении. И ради этого нас всех собрали? Остаётся предположить, что самое интересное Зых от нас утаил. Или что председателю, оторванному от практической работы, сказать особо-то нечего.