— Знаешь, где это? — быстро спросил усатый.
— Знаю, как не знать. — И, помолчав, добавил: — Уж лучше бы к чертям в преисподнюю…
— Даже так?
— Да уж так…
Глаза мне завязали, как только экипаж отъехал от особняка, и теперь я понятия не имею, в каком месте Парижа нахожусь. Знаю только, что мы переезжаем через мост на другую сторону Сены (расслышал плеск речных волн), а потом петляем по каким-то улочкам. Едва карета останавливается, один из моих сторожей выскакивает на улицу и, судя по звукам, стучится в чью-то дверь.
Через короткое время из-за двери слышится недовольный писклявый голос:
— Кого там черти принесли среди ночи?
— Свои, Убогий, свои, — отвечает мой цербер.
— А, это ты, Луи, — откликается невидимый собеседник. — Покоя от тебя старичку нету… Чего припёрся?
— Человека тебе привёз. Прими на хранение.
— На хранение — это можно…
Не нравится мне их диалог. Что значит «на хранение»? Я вроде бы не почтовый груз, хотя и опутан верёвкой по рукам и ногам.
Между тем дверь с душераздирающим скрипом открывается. Мне развязывают ноги и, взяв за локти, вытаскивают из кареты. Впихивают в дверной проём. Уже с порога чуть не теряю сознание — на сей раз отнюдь не из-за побоев, а сражённый невыразимой вонью. Кажется, что в этой халупе собрали гниющие объедки со всего квартала. Всё бы сейчас отдал, чтобы зажать нос, да руки связаны. Остаётся дышать ртом и оглядываться, благо повязку с глаз уже сняли.
Картина не радует. Помещение освещено керосиновой лампой. В её тусклом свете видно, что комната невелика и захламлена обшарпанной мебелью в окружении разбросанных тюков. Колченогий стол и подоконник мутного оконца, забранного железной решёткой, завалены грязной посудой с остатками пищи и пустыми бутылками. А полы здесь не мыли, наверно, со времён крестовых походов. Если, конечно, дом их застал.
И всё же самое сильное впечатление оставляет хозяин, открывший нам дверь.
Ростом он мал, почти карлик, да к тому же сильно хромает при ходьбе, приволакивая правую ногу. Вероятно, именно поэтому удостоился прозвища Убогий. В то же время квадратные плечи, широкая грудь и длинные крепкие руки недвусмысленно указывают на большую физическую силу. Короткое тело упаковано в синюю блузу с оторванными пуговицами и штаны в заплатках.
Уродлив он так, что тянет отвернуться. Тяжело смотреть на щетинистое исшрамленное лицо в обрамлении редких седых прядей, выбивающихся из-под засаленного колпака, на свороченный набок нос и большой, почти беззубый рот. Во взгляде маленьких, глубоко посаженных глаз тлеет неестественное веселье, граничащее с безумием. Он безостановочно хихикает, потирая ладони, словно ночной визит незваных гостей для него большая, упавшая с неба радость. Зых уводит Убогого в дальний угол, где они о чём-то шушукаются.
— Подвал в вашем распоряжении, мсье, — пискляво каркает хозяин. — Делайте, что хотите. Но всё сто́ит денег, ясный перец… Вы же старичка не обидите?
Хлопнув карлика по плечу, Зых вручает ему пару десятифранковых купюр. Убогий с довольным видом суёт их за пазуху и, покряхтев, сдвигает стол, под которым оказывается крышка люка, замаскированная дырявым половиком. Она скрывает круто идущую вниз узкую деревянную лестницу без перил. Роль перил исполняет натянутая вдоль стен верёвка. Ловко хватаясь за неё одной рукой, а другой держа подставку со свечой, Убогий наполовину скрывается в чёрной дыре.
— Иди за мной, сынок, — зовёт он, продолжая хихикать.
— Ты сдурел, папаша? — откликаюсь неприветливо. — Пусть мне сначала руки развяжут. Я ж тут шею сломаю.
— Не сломаешь, — рычит один из подручных. — Я тебе помогу.
И действительно, пока я осторожно спускаюсь вниз по осклизлым трухлявым ступенькам, он крепко держит меня за шиворот, не давая упасть.
Подвал оказывается каменным мешком без единого окошка с высотой потолка примерно полтора моих роста. От каменных стен и пола несёт могильным холодом, в углу валяется груда гнилой соломы. Однако самое интересное не это. Интереснее, что в одну из стен вделаны цепи с железными браслетами на концах. Кандалы для рук и для ног… Конечно, о нравах и обычаях парижского дна я наслышан (всё-таки уже больше полугода живу в столице), однако ни в одном из рассказов тюремная камера не фигурировала. Да, воры, грабители, мошенники, убийцы и дальше в том же духе. Но зачем лихим людям подземная тюрьма, снабжённая кандалами и чем-то напоминающая пыточную?
Пока я размышляю на эту тему, Убогий, поставив свечу на табуретку, берёт лежащий в углу молоток и горсть болтов. Сначала он быстро и явно привычно заклёпывает на мне ножные кандалы. Подмывает пнуть его ногой в челюсть, но что толку? Подсобники Зыха держат крепко, да и сам человек-сова с перевязанной головой рядом. Шансов справиться со всеми разом нет… Затем так же ловко Убогий заковывает руки. И всё. Я беспомощен. Образцово безнадёжная ситуация. Лучше бы прикончили в особняке, хоть место приличное…