Но как бы там ни было на самом деле, а свиньям от этого не легче. Потому и визг стоит с самого утра по всей Руси.
Только в Козарах тишина. Не ест народ, Богом Невидимым избранный, свинину. И другие гости, пришедшие с востока, не едят. Брезгуют. Говорят, что у свиньи мясо нечистое. Ну, так это их беда. Значит, нам больше достанется.
Невеселы и латиняне с греками, те, что товар диковинный на Русь привезли. Собрались в церкви Ильи Пророка на берегу Почай-реки и молятся своему Иисусу. Пост у них. Воздержание. До первой звезды им даже росинки маковой в рот нельзя, потому и смурные. Так в смурости и ждут дня рождения своего Бога. А день этот самый только завтра наступит. Вот тогда они распотешатся. А пока овцы Божии, как они себя называют, в молитвах день проводят под строгим надзором пастуха своего Серафима. И не разобрать у них: то они священника отцом зовут, то Бога своего. Одно слово — сиротинушки.
А вокруг Козар веселье. Игрища и забавы всякие. Тешат поляне Перуна на его пиру, а русь наемная им помогает. Что у коренных жителей, что у варягов-находников повадки схожие. Первые Перуна славят, вторые Торрина. Имена разные, да должность одна — молоньями сверкать да громами народ стращать. И варяги до свининки не меньше полян охочи [21].
А слободские с посадскими из подворий своих выбрались и друг дружку «на печенку» зовут. И отказаться нельзя. Лучше от объедения лопнуть, чем неуважение оказать.
И на Старокиевской горе обычай чтут. У свинарника суета, еще солнце не взошло, а мясники уже свою работу начали. Бойко у них выходило: свинку подтащат, за ноги кутырнут, а Своята-забойщик ножом ее в самое сердце и в рану клепушек, чтоб кровь до поры не текла. Взвизгнет свинка и больше не копнется. Мастер. Я даже залюбовался.
— Забирай! — кричит Своята весело, а у самого руки по локоть в крови.
Тут уж моя забота. Петлю на копытце накинул, а другой конец веревки к седелке Буяна привязан. Я меринка под уздцы:
— Но-о-о, милай!
А он на тушку косится испуганно, но ничего, не взбрыкивает. Привычный. И волочем тушку до ворот, а там ее кухари принимают. По три туши на сани, и вон вывозят. А мы с Буяном в обратный путь.
Шесть ходок сделали, и еще шесть впереди.
— Добрыня! — Гляжу, Кот к нам спешит. — Бросай дела! Тебя в городе ждут! Мне Кветан велел тебя подменить, — подбежал, повод подхватил, — княгиня со Святославом на капище собрались, — а сам отдышаться не может, уж больно торопится. — Там дружина зарок подтверждать свой будет.
— А я тут при чем? — пожал я плечами.
— Ольга велела, чтоб ты коня каганова выводил. Дай-ка взгляну на тебя, — оглядел он меня с головы до ног. — Все в порядке, — кивнул, — только рукавицы ключнику вели поменять. Эти в крови замарал.
— Эй! Конюхи! Али уснули? — это Своята недовольно кричит.
— Ладно, поспешай. — Кот дернул мерина за повод. — Ходи!
Я на гору поднялся, у ключника рукавицы заменил. Тот, поначалу, новые давать не хотел, но как узнал, зачем меня в Киев звали, сразу засуетился.
— На, бери мои, — расщедрился. — Да потом вернуть не забудь, и чтобы в целости были.
Я до поры их за кушак заткнул и к Кветану направился. А у того уж готово все. Облак сбруей праздничной красуется. Потник на нем ниткой золотой расшит — соколы в углах чеканные. Подпотник шелковый, яхонтами и лазуритами изукрашен. Войлок под седлом синий. На седле подушка красного бархата. По узде бляшки оловянные с подвесками из стрел Перуновых [22].
На подпруге и той вставки жемчугом сверкают. Не конь, а красавец писаный.
А мне вдруг грустно стало. Вспомнился мой коник верный. Эх, такой бы наряд да Гнедку моему. Только где он теперь? Лишили меня коня [23], угнали Гнедка неведомо куда. Может, где-то на другом конце Руси под воином ходит, а может, и сдох уже.
— Давай, Добрый, — говорит Кветан, а сам мне повод в руку сует, — веди к терему. Вон уже стражник рукой машет. Значит, каган сейчас на крыльце появится.
— А ты-то чего?
— У меня ныне труд особый.
Я к крыльцу коня подвел. Стою, жду. Тут и Кветан подкатил на санях. Коник в сани впряжен буланый. Ольга его вместо кобылки сбежавшей себе выбрала. Молодой жеребчик, шустрый, Вихрем его прозвали. И сбруя на нем не хуже кагановой. А сани шкурой медвежьей укрыты.
Вот и Святослав на крыльцо выбежал.
— С праздником! — кричит.
— Здрав буде, — мы ему в ответ.
— И вам здоровья!
Спустился по лестнице, я ему руку под коленку подставил, и он уже в седле.
Тут гридни [24] Ольгу вынесли. Не оправилась она после недавней охоты, слабая еще. На ногу отмороженную встать не может. Сама бледная, исхудавшая, одни глазищи из-под шапки собольей сверкают.
— И все же, княгиня, я бы тебя еще пару деньков в светелке подержал, — это Соломон вокруг суетится. — Иначе все мои силы напраслиной обернутся.
— Брось, лекарь. — Ольга только рукой махнула. — Тебе волю дать, так ты меня на веки вечные в тереме запрешь.
Спустили отроки ее с крыльца, в сани усадили, шкурой укутали. Взглянула она на меня, головой кивнула:
— Как живешь-можешь?
— Как могу, так и живу, — пожал я плечами. А мне Святослав с коня:
— Расскажи, Добрый, как ты мамку из проруби вытягивал.
— Некогда нам сейчас. Поспешать на капище надобно, — Ольга на него строго.
От меня отвернулась и в санях удобней устроилась. Соломон рядышком примостился и суму свою лекарскую пристроил.
— Ну, что? Трогаем? — спросил.
— Давай потихонечку, — кивнула Ольга.
— Эге-гей! Вперед! — крикнул Святослав. И мы тронулись.
Я на Киевском капище еще ни разу не был. Да и что мне там делать было? Перуну кощуны петь? Дескать, спасибо тебе, Громовержец, за то, что землю Даждьбогову захватил и разорил. Не дождется он от меня славления.
Однако посмотреть, как поляне требы свои к нему возносят, любопытно было. Вот и случай выдался.
На крутом берегу Днепра, на высоком холме стояло капище Перуново. Частоколом обнесено, воротами резными украшено, огненным кругом от злыдней [25] огорожено. А за воротами просторная поляна-требище, не меньше стогня коростеньского, вся народом заполнена. По правую руку дружинники, по левую — выборные от слобод и посадники. Люд разряженный, на воях броня блестит на зимнем солнышке. У стены кумир Перуна из огромадного ствола сотворен. Работа тонкая, старательная. Шишак на его голове вызолочен, усы до земли вьются, брови в гневе к переносице сведены, в одной руке меч вырезан, в другой молния зажата, а перед кумиром на земле большой молот лежит, чтобы в Перуне варяги своего Бога Торрина видели. Суров Покровитель земли Полянской. Суровостью своей сумел власть над землями окрестными взять. И поляне, и словены, и кривичи, и дреговичи с северянами, и радимичи, а теперь еще и древляне с ятвигами, все под пятой Перуновой лежат.
Перед кумиром крада камнями выложена. На краде туши свиные рядком — двенадцать штук, по числу месяцев в годовом Коло. Это Своята-мясник постарался. Вокруг ведуны Перуновы суматошатся, соломой свинок обкладывают, а верховный ведун Звенемир их поторапливает. На ведунах плащи зарницами серебряными расшиты, на Звенемире корзно алое, молнии золотом отсвечивают. В руках у него посох резной, на голове обруч железный, на шее гривна витая. Люди вокруг от морозца ежатся, а от него пар валит. Распалился, видать, миротворец [26], жаром пыхает.
Мы в ворота вошли. Я Облака под уздцы веду, на коне Святослав подбоченился, Кветан санями правит, в санях Ольга с Соломоном о чем-то тихонько спорят, а вокруг нас гридни с мечами наголо. Заметил нас Звенемир, руки кверху поднял.
21
…не меньше полян охочи… — «Забавным представляется то, что не только на Руси, но и во всех странах Европы во время празднования зимнего солнцестояния в почете было употребление в пищу свиного мяса. Так в Скандинавии, Германии и Англии обязательным к употреблению считались блюда из свинины. В последней королям преподносилась свиная голова, варенная в уксусе, с лимоном во рту…» (М. Забелин).
22
…бляшки оловянные с подвесками из стрел Перуновых… — олово считалось металлом Перуна, стрелы Перуновы — белемнит (чертов палец).
25
Злыдень — злой дух. Вокруг капищ по кругу разводили костры. Считалось, что Зло не может перешагнуть через огонь.