Вот такой медведь и шёл как раз по лесу. Старый, огромный, но шёл так тихо, что под лапой ни сучок не хрустнет, ни листик не зашуршит: у медведей уж повадка такая. Потому бурундук и не расслышал, как медведь пробрался сквозь густой ивняк, как раз у отмели, где бедный зверёк разложил свои запасы. Спасибо, заметила сорока: крикнула тревожно. Бурундук не стал разглядывать как и что, тут же метнулся на старую ёлку. Выскользнул из-под самой медвежьей лапы, которая собралась его пришлёпнуть, да чуть-чуть опоздала.
Медведь поднял голову, рявкнул на сороку: дескать, не лезь не в своё дело, негодница! Но та только ещё крикнула задорно и дальше отправилась лесные новости на хвосте разносить: «берегитесь, медведь бродит по лесу голодный, никому спуску не даст!»
Не удалось бурундуком закусить, так медведь и от его запасов не отказался: жёлуди, орехи, ягоды сушёные – в голодном животе всему место нашлось. А бурундук, сидя на еловой ветке, охватил себя лапками за голову, раскачивался и жалобно кричал. Ещё бы: медведь глотнул раза два и покончил со всеми его сбережениями.
Вздохнул медведь, понюхал вход в норку, подумал верно: плохая у бурундука привычка – испугается, так бежит не в нору, а на дерево. В норе-то я бы живо до него докопался! Мишка видит – тут больше поживиться нечем, покачал головой и побрёл обратно в заросли ивы.
Сорока улетела, примолкли испуганные пичужки. Один маленький бурундук ещё долго, сидя на ёлке, плакал о потерянных запасах.
Дед Максим в это время уже был далеко, не услышал, как медведь с бурундуком бранился, не узнал, что старый знакомый опять к нему в заповедник пожаловал и бедного малыша обидел. Шёл он, посмеивался, бурундука вспоминал. Только вдруг посмотрел на солнце и заторопился.
Вот и избушка его за поворотом дороги показалась. На столе в садике самовар кипит. А около стола одетый по-городскому мальчик стоит и внучка Анюта.
– Так, так, – тихонько сказал дед Максим, остановился у калитки, прислушался, о чём говорят.
– А в футбол я с кем тут играть буду? – сказал мальчик. Сам отвернулся и камешек ногой подкинул, точно ему только камешек этот и интересен. Взглянул на девочку и опять камешком занялся.
У Анюты от обиды губы дрогнули, но тут калитка скрипнула и отворилась.
– Дедушка, – радостно крикнула девочка и договорила жалобно: – Ну чего он такой? Что мы с ним делать будем?
– Вот бабка нас сейчас чаем напоит с пирогами, а там и разберётесь – кто с кем что делать будет. – Дед сказал это спокойно, словно ничего не заметил, а сам в бороду чуть усмехнулся: познакомятся, мол, и обживутся.
– Она девчонка, – неохотно произнёс мальчик, – с ней как в войну играть?
– Другие игры придумаете. Ну, бабка, вижу, я тебе заботу из города привёз. Гляди, как бы эти ежи друг друга не покололи. – Дед Максим хлопнул мальчика по плечу и подмигнул бабке.
– Насилу дождалась, – заворчала бабка вместо ответа. – Самовар уж которую песню допевает, я уголья подсыпать уморилась. Небось ты из некипящего пить не станешь.
– Не стану, – весело согласился дед Максим и с удовольствием присел на скамейку у стола. – Какой в чае вкус, коли самовар при том песни не поёт?
Мальчик сердито отвернулся, но Анюта обиды не помнила, проворно схватила его за руку.
– Федя, садись, – сказала она торопливо. – Дедушка из лесу всегда сказку в кармане приносит. Сейчас достанет. Правда, дедушка?
– Правда, – улыбнулся дед Максим. – Вот в этом. С соседом одним я в лесу разговорился. Налей-ка, бабка, горяченького, а я тем часом про соседа и расскажу.
Рассказ про соседа вышел до того интересный – на четыре стакана чая хватило. Ребята слушали не дыша, даже под столом ногами толкаться перестали.
– Он только по глазам меня и понял, – кончил дед Максим к допил с блюдечка чай. – Я на него глазами повёл, а он с моей коленки бух в траву, да на ёлку. Уж и кричал на меня, и бранился, чуть живот не надорвал. Крепко напугался и оттого на меня же рассердился.
– А ты чего ж не стрелял? – живо спросил мальчуган и даже со скамейки вскочил, так разгорячился.
– Зачем его стрелять? Он живой мне душу веселит, – улыбнулся дед.
– А я бы выстрелил. Обязательно. Вот когда вырасту. Ты зачем сам ружьё носишь, а сам не стреляешь?
Дед Максим поставил чашку на стол, он уже не улыбался.
– Я ружьё ношу затем, чтобы в лесу порядок наблюдать, от лихих людей, которые зверя обидеть желают. А по-твоему, что на глаза попадётся – сам валяй-бей? – сурово проговорил он. – Старые люди говорят: бурундук человеку криком знать даёт, если медведь близко ходит. Вроде он человека от беды уберечь хочет. Вот он каков. А ты, Федя, один денёчек у нас гостишь, живое любить ещё не научился. Погоди – научишься.
Но мальчик уставился глазами в землю и упрямо молчал. Дед чуть заметно покачал головой.
– Наш лес не простой, – сказал он, – заповедный. Смотри на него и радуйся. Это и звери понимают, вольно живут, из других мест сюда сходятся. Разные звери. Вот только медведь – один такой был, Лохмач я его прозвал, ему что-то у нас не понравилось, ушёл, и куда – следов не оставил. А покуда жил – никому от него обиды не было. Даром что зверь.
Дед Максим пристально посмотрел на мальчика и встал.
– Ладно, бегите. А у меня ещё дома дела. Да смотрите, не баловаться.
– Не будем, – торопливо пообещала девочка и незаметно потянула мальчика за рукав. – Идём же, ну… На бурундука посмотрим. Тихонько. Пока бабушка не услыхала.
– Куда вы? – высунулась было из двери бабка, да только рукой махнула: разве за озорниками поспеешь?
Лесниковой сторожки за первым же поворотом тропинки не стало видно. Теперь дети уже не бежали, а шли скорым шагом. Мальчик шёл молча, упрямо подняв голову, точно говорил: что хочу, то и делаю. Анюта, маленькая, синеглазая, торопливо топотала около него, заглядывала ему в лицо, повторяла просительно:
– Федя, ну чего ты придумал? Ну не надо ловить, слышишь?
– Отстань, – отвечал мальчик и сердито толкался локтем. – Чего за руку хватаешь. Что ты в охоте понимаешь! Я его петлёй. Враз! Знаешь, какая у бурундука шкурка красивая! Дед же сам говорил.
– Я не знала, что ты его поймать хочешь, а то дорогу не показала бы. Дедушка рассердится, вот увидишь.
– А он откуда узнает? Ты, что ли, наябедишь? Сама, небось, трусиха. Девчонки всего боятся. И ревут. У, плакса-вакса…
– Неправда, – рассердилась Анюта и даже топнула босой ногой. – А ты хвастун!
В этом месте тропинка свернула из старого леса под горку в молодой. Густые кусты орешника протянули друг другу ветки через тропинку, будто здоровались. Идти рядом стало тесно, и мальчик пошёл впереди.
– Сейчас я прут вырежу, – сказал он и засунул руку в карман штанишек. – А петлю из лески на конце привяжу. Петлю ему на шею тихонько накину, дёрну – и готово. У нас так мальчишки ловили. Он вовсе дурак, ничего не боится.
– Не надо, – повторила Анюта и всхлипнула. – Я не плачу, – спохватилась она, – это я кашляю… И зачем ты к нам приехал. Ой!
Рыженький зверёк вдруг молнией метнулся с куста орешника через тропинку на другой куст. Он резко свистнул, взмахнул рыжим хвостиком и тут же прыгнул обратно, уже позади девочки.
– Леска, леска-то где? – мальчуган торопливо сунул руку в карман. – Я сейчас…
– Не смей! – крикнула девочка. – Он, может, так играет, а ты его…
Зверёк и правда вёл себя очень странно: свистнул, опять перебежал тропинку и прыгнул на куст с другой стороны.
– Не пускает нас. Может, укусить хочет? – И девочка опасливо взглянула на свои ноги.
Бурундук засвистел ещё громче, зацокал и с куста взлетел на ветку липы. Тут куст орешника шевельнулся и его заслонила огромная бурая туша.
Медведь был, наверное, очень старый, шерсть на боках висела клочьями, хоть время линьки уже прошло. Он не удивился встрече: его уши издалека доложили ему, кто тут на тропе расшумелся. Но сворачивать с дороги не собирался: стоял неподвижно, склонив голову набок. Только на минуту отвёл глаза – досадливо покосился на бурундука, отчаянно свистевшего над самой его головой. Тот один только и шумел. Дети молчали, и медведь молчал.