- Какой вещи?
- Ум нельзя потерять, мисс Лавгуд.
- Даже половину, - недоверчиво уточнила девочка, скрещивая руки на груди.
- Особенно половину, - профессор повторил её действие.
Луна обиженно посмотрела на этого странного человека со смеющимися ореховыми глазами. Это был какой-то неправильный Северус Снейп.
Видимо, нечто подобное отразилось на её лице, раз профессор вновь одел ту странную отстранённо-презрительную маску. И глаза его больше не смеялись.
- Так что мне делать, профессор?
Снейп немного дёрнул плечом и, наложив на ребёнка очищающее заклинание, подтолкнул Луну к выходу из подземелий.
- Идти спать, мисс Лавгуд. Это сейчас наилучшее решение всех проблем.
Луна медленно кивнула.
Профессор был прав: спать хотелось неимоверно. А ещё теперь девочка точно знала, что все те, кто называл её полоумной - просто не до конца разобрались в том, что значит это слово.
Ум ведь нельзя потерять, даже всего лишь его половину, правда?
========== Похороны без мертвеца ==========
Её настолько ошеломила новость, что Снейп умер в Визжащей хижине, что Луна на секунду вообразила, будто бы всё происходящее вокруг - фальшивка. Монументальный и вечный - как сам Хогвартс! - Северус Снейп не мог умереть, только не так. Тела, правда, так и не нашли, но в луже крови лежал маленький чёрный камешек с острой гранью.
Снейп должен был жить, она точно знала, но умер. Эта смертельная со всех сторон новость выбила её из колеи, пошатнула мир, потому что Полумна ещё помнила, как совсем рядом с ней звучали вспышки заклинаний, гремели взрывы и осыпалась сама история древнего замка вместе с его вековыми стенами. Небо было мрачным, затянутым тучами, и казалось, что, когда шальные лучи проклятий устремлялись в тёмное бесконечное пространство, небосвод отвечал редкими золотистыми лучиками света.
Блеск. Слова. Вспышка. Боль.
Луна сидела на земле, запрокинув голову и смотря на этот неравный бой волшебников и неба; будто мудрые небеса щёлкали по носу зарвавшихся магов. А магглы давно покорили это бесконечное покрывало с угрюмыми чёрными разводами, исчерченными белёсыми проблесками. Неужели кто-то пролил растворитель на густую краску, и та расступилась? Крайне неохотно, кстати, слезая прежде всего там, где меньше всего черноты. Луна сидела на земле, и несколько острых камушков впивались в её икры, а над её головой свистели заклинания, произносились слова, мелькал зелёный свет, неестественный до дрожи в коленях.
Страшно не было, только очень и очень обидно: как же так? Почему? Зачем?
Какое-то время спустя заклинания оборвали свой полёт, будто кто-то пробормотал “нокс”, и все палочки отказались извлечь из своей сердцевины хотя бы искру магии. Потом её обнимали за плечи, поднимали, что-то кричали, говорили, говорили…
Лучше всего Луна запомнила то, что один из острых камушков, на которых она сидела, прорвал кожу и застрял в ранке.
Джинни зачем-то взяла её с собой, когда Золотое Трио и она решили отнести меч Гриффиндора в кабинет директора. И вот там, в полуразрушенной комнатке, Гарри хриплым голосом и сказал, что мрачного зельевара забрал мрачный жнец. Почти ирония. Взгляд Луны, всегда любившей всё блестящее и приковывающее внимание, зацепился за неисправный хроноворот, и Гарри, недолго думая, махнул рукой на просьбу полоумной Лавгуд забрать безделушку.
Ранним утром следующего дня хоронили погибших.
На “похоронах без мертвеца” она стояла позади притворно-восхищённой толпы и улыбалась, то и дело поглядывая на чёрный гротескный памятник, совершенно не подходящий Северусу Снейпу. На другие могилы она старалась не смотреть.
В конце к ней подошёл Гарри и задал один-единственный вопрос: нужны ли ей какие-нибудь зелья из больничного крыла? Луна только покачала головой, бросая очередной взгляд в сторону памятника, и ушла, так ничего и не ответив. У неё не было ни одной царапины, и даже та ранка на ноге, что так беспокоила её некоторое время назад, покрылась твёрдой корочкой.
Двух дней оказалось достаточно, чтобы мелкие царапины затянулись, хотя, возможно, всё дело было в просыпавшемся песке времени.
========== Мама ==========
Луна почти не помнила свою мать.
В самом деле, все, кто знал когда-то Оливию Лавгуд (для друзей - только Лив!), мог бы охарактеризовать её одним словом: шебутная.
Лив успевала всё и везде. Она могла одновременно носиться с уборкой дома, записывать что-то в свой исследовательский блокнот, играть с любимой дочуркой и болтать с бесчисленными друзьями по камину. Её каштановые, отливающие медью волосы и аляповато-яркая одежда то и дело мелькали рядом с Луной, путая и смущая маленькую девочку своими хаотичными движениями. Лив творила заклинания и пела, читала стихи и изучала научные труды, готовила семье обед и яды для работы.
Сама Луна могла бы сказать о своей матери не только то, что она была “шебутной”, но и “неразумной”.
Оливия никогда, в сущности, не задумывалась о каких-то приземлённых вещах. Иногда казалось, что этой яркой женщине и вовсе чуждо что-то земное, вроде сна или спокойного обеда. Лив всегда ела на бегу, между своими экспериментами для Отдела Тайн и очередной попыткой сварганить антиликантропное зелье. К тому же, Луна никогда не видела её спящей: миссис Лавгуд вставала с рассветом, а ложилась, казалось, когда этот рассвет начинал заниматься. Что удивительно, подобный график сна, а, точнее, его полное отсутствие, никак не влияли на оптимизм или энергичность женщины, хотя миссис Лавгуд и могла похвастаться почти чёрными кругами под глазами от вечного недосыпа.
Луна почти не помнила свою мать живой. Оливия в её воспоминаниях превращалась в размытое разноцветное пятно, у которого иногда не хватало времени даже поцеловать свою дочь. Нет, свои материнские обязанности, вроде смены пелёнок или кормёжки, Оливия выполняла с поразительной ответственностью, но маленькая Луна прекрасно видела, как изводит себя мать, чьи мысли были заняты скорее новыми заклинаниями, нежели унылым морковным пюре. Малышка всегда чувствовала себя неловко, когда матери приходилось возиться с ней, и старалась доставлять как можно меньше проблем своей занятой улыбчивой мамочке.
Поэтому, когда Оливия во время своего очередного эксперимента вдруг вскрикнула и кинулась к Луне с ошеломлённым и испуганным выражением лица, девочка даже не могла понять, что же так расстроило её маму? Раздавшийся треск, будто от ударившей в землю молнии, только ещё больше смутил маленькую Лавгуд.
Уже потом, когда ослепительный свет, заливающий домашнюю лабораторию Оливии, погас, Луна осмотрелась. Её мама лежала совсем рядом, такая спокойная и умиротворённая, что малышка даже сначала не узнала эту молчащую женщину.
Она была красивой. И именно такой, уснувшей навеки, она и запомнилась Луне: спокойной и прекрасной, а ещё - отстранённой, самую малость.
Пришедший с работы глава семейства застал весьма необычную картину: его жена, любимая непоседа Лив, умудрилась уснуть прямо на полу в лаборатории. А Луна тут как тут, конечно.
Присмотревшись, мистер Лавгуд похолодел: грудь его жены была недвижима, и Ксенофилиус мог бы поклясться, что полные розовые губы его Лив смертельно бледны.
- Луна, - срывающимся голосом позвал он, слыша гулкие удары собственного сердца.
- Мамочка спит, пап, - сонно пробормотала Луна, зевая и прикрывая рот маленькой ладошкой. - Ты её не буди, хорошо?
Ксенофилиус только кивнул и закрыл глаза, тяжело привалившись к дверному косяку. Вновь уснувшую около матери Луну он перенёс в детскую, после чего вызвал Авроров.
На похоронах Луна смотрела на свою маму и улыбалась немного мечтательно.
Она была рада за Оливию. Мама наконец-то могла нормально выспаться.