Глава 2
Минувшее не кажется сном…
То, что называется «счастливым временем», обычно начинается с большого безобразия. Или с молодца, внезапно объявившегося в девичьем царстве…
Их счастливое время началось с небритой рожи Леонида Габе, который с возбужденным блеском в зрачках пер по середине пустынной улицы. Один его плейбойский пакет со штампованной грудастой блондинкой был набит разнокалиберными бутылками, другой — всевозможной снедью, виднелась даже баночка икорки. Все это слишком не сочеталось с привычным бытом Леонида, но он не стал ничего объяснять, сгреб в охапку оголодавших Маргариту и Елизавету и привел в свою странную пустую девятикомнатную квартиру в Орлином переулке. Очень чистую и гулкую. Леонид считал себя знатоком и ценителем современных искусств; где наливали — пил, где кормили — ел. Мылся только по суровой необходимости. Юрьевна не раз замечала это по доносившемуся от Лени запаху старого матраса. Леонид Габе был выше подобных мелочей.
В центре самой большой комнаты — а может, она только показалась таковой, ибо других Лиза с Ритой не видели, — стоял накрытый стол со свечами. Было темно, в бликах мелькали какие-то лица, Леонид бегло представил собравшихся — так, чтобы сразу всех забыть и больше этим не мучиться, и предложил приступить к трапезе. Повод для веселья озадачивал: якобы друг Леонида, не присутствовавший здесь и сейчас, приобрел эти хоромы для великих и темных дел, но непонятно и внезапно сел в тюрьму. «Там все в норме, — уверял Леонид, — он скоро откупится, а мы пока поживем. Сема сам меня попросил…»
Маргарита почему-то доверяла Габе, хоть тот и угробил ее гитару. И доверяла всем его друзьям и друзьям друзей. Друзья друзей вообще статья особая. Есть такой род дружбы, в общем, и не дружбы вовсе, а приятного знакомства, но люди уж так языками и тусовками сцепятся, что готовы простить друг другу любую гадость. В сущности, любая дружба такова, но обычно думается, что за друга пасть порвешь и в гроб ляжешь, и это мнишь само собой разумеющимся, как утренний чай. Уж таково воспитание — принимать читаемое за действительное, а книжек про подвиги как собак нерезаных… Но, слава богу, излишки воспитания не задерживаются в голове, честь им и хвала за это, а также тем, кто просто радуется, и специально обученный верным песням собутыльник им дороже мамы родной. Таковыми ворвались на праздник в гулкую квартиру Яша и Вениамин. Последний тут же осторожно, как гиена, набормотал присутствующим свой новый сценарий. Аж бородка у него вспотела — так старался интонировать по нисходящей, так что потом и вовсе превратился в собственную заглушку. Известный ораторский прием, ненавидимый Елизаветой за жестокость. Она не жаловала кадров, с которыми перенапрягаешь слух, зрение и прочую анатомию. Зато Маргарита блаженно улеглась Вениамину на плечо, притулилась, как бумажный кораблик к гранитному берегу, и слушала, слушала, так, что в конце концов другим стало неудобно. Неудобней и злее всего стало Елизавете Юрьевне, ибо ключ от их общей общажной каморки сгинул в Риткином кармане… Посему Юрьевна пыхтела, но с места не двигалась, чувствуя себя вправе нарушать интим. К тому же она знала, что завтра Рита будет ее слезно благодарить за упорство. Вышло иначе, вроде того — «любовь нечаянно нагрянет…».
Сценарий же Вениамина сводился к экзальтированной особе, задушившей мужчину во время случайного оргазма. Удушение способствовало острому удовольствию, после чего бедняжка отбросил копыта, а девушка с неустойчивой психикой еще и забеременела… С того и начался ее долгий путь покаяния. Вырастила сына, в монастырь не ушла, но почти… Белиберда редкостная, удивительно еще, что новорожденный не был объявлен очередным Мессией. Елизавета, кусая ногти, жалела, что они с Марго на разных ступеньках проспиртованности и мировосприятия, а то бы вместе посмеялись. Но любовь есть любовь, и тут уж было не до смеха…
Оставалось только оправдать рефрен дворовой песни «Одинокие девочки подбирают на улице кошек…». Елизавета, конечно, кошек подбирать не стала — с детства боялась стригущего лишая. Она просто ушла на кухню. Кухня была великолепна — пуста и просторна, как спортзал. Только круглый столик на вогнутых ножках и плита. На столике лежали горка семечек и засохшая конфета «Привет Октябрю!». Никаких дурных предчувствий не было, а только светлая маленькая грустинка. Мол, «все девчата с парнями, только я одна». Елизавета завидовала чужой любви — будто та имела больше причин называться любовью, чем собственная.