«Волки, волки лютые! Ни слезинки по матери не прольют!» – с ужасом взирал то на одного, то на другого Талец.
Коломан медленно опустился на колени перед гробом. Альма, не желая ни в чём отстать, тотчас рухнул ниц рядом. Они долго шептали по-латыни, перебивая один другого, заупокойную молитву. Наконец, Коломан встал и, опираясь на посох, медленно поковылял к выходу.
– Дмитр, поедем наперёд! – бросил он через плечо Тальцу…
Они мчались рысью по лесу, мимо дубов с уродливыми растопыренными ветками-руками. Коломан поправлял жёлтой сухой ладонью выбивающиеся из-под меховой лохматой шапки чёрные пряди волос.
– Когда ты лишился матери, Дмитр? Сколько тебе было лет? – спросил он вдруг.
– Осемь аль девять. Половчины набег учинили, всё село наше огню предали.
– Огню предали, – раздумчиво повторил Коломан. – Ты вырос без материнской ласки, плохо знаешь, что это такое – потерять мать. Девять лет. А мне уже за тридцать. О, Кирие элейсон![121] Грехи тяжкие!
Они пришпорили коней, лихим намётом взмыли на заснеженный крутой холм, с которого открывался вид на просторные дали. На восходе за буково-грабовым редколесьем поблёскивал искристый озёрный лёд.
– Веленце, – указал, круто осаживая скакуна, Коломан. – Тут рядом монастырь братьев-бенедиктинцев[122]. Надо заехать, увидеться с аббатом.
Он оглянулся, единственным видевшим глазом ожёг Тальца с ног до головы и недобро усмехнулся:
– Думаешь, королевскому сыну легче, чем простолюдину? Нет, это не так. Да ещё мне, горбатому, кривому, хромому? Я пережил то, что не переживал ни один из вас. Вы никогда не поймёте, что такое насмешки, издевательства, обиды, на которые не можешь ответить. О, Кирие элейсон! Ты думаешь, почему я ненавижу Альму? Из-за власти? Но тогда я ненавидел бы любого, обладающего тем, что не имею сам. Например, строил бы козни и заговоры против своего дяди, короля Ласло. Но к королю Ласло я не питаю вражды, не завидую ему. Нет, Дмитр, наша с Альмой неприязнь – это иное. Я – урод, я обделён Богом, я – словно бы часть чего-то дьявольски тёмного, порожденье сатаны. Ты знаешь, как горько, когда мною пугают детей! Когда мать-мадьярка[123] говорит непослушному чаду: «Если ты не перестанешь вести себя столь нечестиво, придёт горбатый кривой Коломан, уродец и злодей, и заберёт тебя». Как будто Коломан – какая-нибудь там Баба-яга из русской сказки. Или Вашорру-баба[124] мадьяр. Или вупар[125] поволжских булгар. И смолкает проказник, тихо льёт слёзы да дрожит от страха.
Бывает больно, а иногда смешно, когда от тебя шарахаются, когда лица людей напоминают рожи безумных, когда женщины заходятся в диком крике от ужаса. А Альма – он красавец, его любят жёнки. В одном Эстергоме[126] у него четыре любовницы, все жёны баронов. И мужья знают, но терпят. До поры до времени. Как же: герцог, может, будет королём. Как не потерпеть. Тьфу! А впрочем, что их осуждать? Я вот тоже терплю Фелицию[127]. Тебе повезло, Дмитр, ты не познал тягостность уз Гименея. А я наследник короны, и мне жена тоже положена из королевского рода, пусть хоть смеётся над моим уродством и рожает детей от блудливых попов… Мать хоть и любила меня, говорила, что я умный, но Альма был её надеждой, её любимчиком, её гордостью. Меня ещё покойный отец, король Геза[128], прочил в епископы, хотел отдать в руки жирных и противных боровов-монахов. Но не успел, умер.
Ох, мать, мать! Ты не понимала одного: прекрасный твой Альма был равнодушен к твоей ласке. Видел, Дмитр, ведь он не скорбел там, у гроба, всё смотрел на меня и повторял мои движения, мои слова, мою молитву. У него один ветер в голове, он и латиницу-то едва осилил. Скачки, жёнки, утехи ратные – ничего больше.
…Я тебе скажу как другу… Хотя, зачем я всё это говорю? Но ладно. Если стану королём, постараюсь избавиться от Альмы. Но, чтобы взойти на трон, нужна поддержка влиятельных людей. Поэтому мы и едем в гости к зловредным монахам. Ты их тоже недолюбливаешь, Дмитр. Да, ты ведь греческой веры, православный. Могу с тобой спорить часами, до хрипоты, что наша латинская вера лучше, что Христа мы любим сильнее, но какой в этом толк?
Коломан на мгновение замолчал. Они остановили коней посреди леса, изо рта шёл пар, лёгкий туман стлался в низине над мёрзлой землёй.
122
Бенедиктинцы – католический монашеский орден, основан в VI веке Бенедиктом Нурсийским.