Иезуит Лавицкий, заметив багровые отблески на изразцах печи, сказал многозначительно:
— При условии, чтобы роль не была трагической…
Мнишек поспешно, с тревогою, спросил:
— Разве грозит какая-нибудь опасность?
— Успокойтесь, воевода. Совсем нет причин для тревоги, — уверенно произнес Вишневецкий. — Мы твердо стоим на этой земле.
Но, проследив за взглядом Лавицкого, он торопливо повернулся к окну. Оно было вычурное, стрельчатое, в глубокой нише. В косых переплетах рам — толстые разноцветные стекла. На них тревожно полыхал багрянец недалекого зарева.
— Пожар?
— Эта страна всегда объята пожаром, ваша светлость, — обронил иезуит.
Мнишек встал. Тучное тело его беспокойно колыхалось на коротеньких ножках. Усатое круглое лицо выражало откровенный страх.
— Я еще так плохо знаю эту… дикую страну, — вздохнул он. — Признаться, я ехал сюда без всякого удовольствия.
Мнишек помолчал и вдруг совсем тихо сказал:
— Ив комнату мы, Панове, пришли… в какую-то мрачную, будто тюрьма у меня в Сандомире. Марине, наверное, будет страшно тут…
Ян Бучинский грубо засмеялся:
— Перестаньте, пан Мнишек. Вы напрасно боитесь. Наш… царь достаточно умен, чтобы обезопасить жизнь себе и своей прелестной жене. А вы все равно скоро уедете отсюда.
— Да, я долго тут не задержусь, — подтвердил Мнишек и, явно волнуясь, зашагал по опочивальне. — Мне бы только получить грамоты на воеводство в новгородских и псковских землях…
— Успокойтесь, воевода, — уже с неудовольствием сказал Адам Вишневецкий. — Мы скоро вернемся домой прославленными вестниками победы Речи Посполитой над Московией. И великий канцлер Лев с почетом встретит нас. Я верю в это.
— Вы вполне достойны этого, ваша светлость!
Иезуит Лавицкий насмешливо глянул на Бучинского, сказавшего это, и добавил:
— Особенно если пан Адам привезет канцлеру грамоты на владение землями по Западной Двине и по Днепру.
— Сапега думает еще о лесах Смоленщины, — завистливо вздохнул Мнишек, усаживаясь на прежнее место.
Дверь внезапно отворилась. Неистовой волной метнулись по опочивальне звуки мазурки.
Вошел Дмитрий. Усталым жестом левой руки провел по рыжим курчавым волосам, затуманенным взглядом окинул присутствующих.
Навстречу поднялся только Бучинский.
— Мы сочли самым удобным подождать вас тут, государь. В прочих комнатах очень людно, — поклонился он.
— Я приказал не тревожить меня сегодня серьезными делами, Ян!
Дмйтрий положил локти на спинку кровати, сгорбился, шумно вздохнул.
Тогда поднялся Адам Вишневецкий.
— Мне хотелось бы, государь, именно теперь, в этот торжественный для всех нас день, получить вещественное подтверждение вашей благосклонности к своим друзьям. — Он шагнул ближе к Дмитрию и с намеком сказал — Его величество король Сигизмунд недоволен вашим недостаточным к нему вниманием.
Теперь Дмитрий выпрямился, возмущенный.
— Ноя отослал ему богатые дары. Один золотой слон чего стоит!
— Однако его величеству известно, что вы отлили себе золотой трон. Его величество не оправдывает такой… необдуманной расточительности.
Дмитрий гневно отвернулся.
— Оставьте меня. Сейчас сюда войдет царица.
Недовольные, они постояли несколько мгновений, переглядываясь, потом пошли — не спеша, важно, показывая, что лишь временно уступают капризу…
Прильнув к окну, Дмитрий напряженно всматривался в ночь.
— Еще пожар! До небес пламя… И отчего это вороны кружатся над Кремлем? Кто их потревожил?..
— Что тебя тревожит, мой государь? — тихо прозвучал позади вкрадчивый голос Марины.
Дмитрий жадно схватил ее руки…
Он пылко и преданно любил эту смелую красавицу, гибкую и стройную, с тонким и холодным лицом. Она же только терзала его сердце. Притворялась любящей и оставалась недоступной, пообещав, что будет принадлежать ему только как царица. Теперь она стала царицей…
Марина спокойно и пытливо оглядела Дмитрия, освободила свои руки и прилегла на край кровати, устало изогнув тонкий стан. Заговорила с холодной укоризной:
— Я недовольна тобой. К чему дозволил Шуйскому явиться на нашу свадьбу? Это — коварный зверь! Ходит и присматривается к людям, будто выбирает, кого нужно убить… Лавицкий прослышал о нем кое-что очень опасное…
— Не надо гневаться, Марина! Шуйский безвреден. Он робок, да на Москве ему никто и не верит. А твоего проклятого иезуита я брошу в тюрьму…
— Ревнуешь? — усмехнулась Марина.