— А тут до тебя митрополит со Щелкаловым лаялись…
Однако Шуйский нетерпеливо отстранил его.
— Ты уже поведал боярам про свой разговор с'королем Сигизмундом? — обратился он к Безобразову.
— Тебя ждал, Василий Иванович.
— Молви теперь, однако немногоречиво.
Безобразов отодвинул подальше от себя свечу, положив локти на стол и теребя пальцами свою узкую бороду, стал рассказывать склонившимся к нему боярам:
— Когда все московское посольство вышло, остался я с королем один и молвил напрямик: недовольны, мол, московские большие бояры Дмитрием. Желают, чтоб на московском престоле сел королевич Владислав… Король вначале осердился, одначе для виду только, а потом и спрашивает: «А как бояры думают это сделать?» Стало быть, как мы думаем посадить на московский престол его сына?.. Ну, я тут ему уж ничего прямо не сказал. Не ведаю, мол, сам еще. С тем и ушел…
Некоторое время в клетушке было совсем тихо. Первым нарушил молчание Телятевский, оглушительно захохотав.
— Ну-у, дело… Ай да гоже! Мы турнем расстригу со всеми шляхтичами, а польский король и рукой не шевельнет, чтобы им помочь?! И войско на нас не пошлет?..
— Будет ждать, пока мы позовем Владислава. А-ха-ха-ха! — захлебывался частым смешком Безобразов.
— Ай, гоже! Ай, гоже! — бубнил Телятевский. — Мы три раза своего посадим.
— Только теперь же надобно решить — кого, чтобы потом при народе не вышло спору промеж нас, — торопливо, глухо сказал Шуйский и настороженно зашарил стремительными, острыми глазками по боярским лицам…
Тихо стало сразу. Лица у всех застыли, а взгляды скрещивались — напряженные, недоверчивые…
— Тебя, Василий Иванович, ты наибольший на Москве из бояр, — громко прошептал Клешнин и отступил в темный угол, подальше от стола.
Бояре по-прежнему молчали. Слышно было, как тихонько свистело в носу митрополита Кирилла.
Шуйский вдруг кашлянул от тревожного удушья.
Скрипнула скамья под Мстиславским. Уставившись в пол, он заговорил, тяжело выдавливая слова:
— По коленству своему боярин Шуйский достоин престола.
И снова молчание…
Встал Воротынский.
— От Рюрикова корня Шуйский род ведет свой… — хрипло сказал он.
Телятевский с грохотом опрокинул скамью и, шумно сопя, прошел в угол, где стоял Клешнин. Торопливо поднялся митрополит Кирилл, древний, маленький, плоский, с клинышком белой бороды, торчащим вперед, и с глазами безумного.
— Благословляю, сыне, богом возлюбленный! Да прославишься ты навеки мудростью и благостыней, — затряс он перед грудью Щуйского широкими рукавами черной рясы. — Благословляю на царствие тебя, на славу боярства русского и процветание церкви!..
Сразу всем стало легче. Все шумно вздохнули и оглядели друг друга примиренно, точно этому ветхому старцу было дано высшее право решить одному и безоговорочно такое большое дело. Глаза Шуйского сверкали, руки заметно дрожали. Не в силах сдержать своей радости, он хлопнул дружески Кирилла по тощему животу, сказал весело:
— Стало быть, нам на пользу явился Дмитрий? То-то. Он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве, нами. Борис подавился этим крендельком, а мы проглотим его во благо свое…
В сенцах послышался шум. Туда выскочил Клешнин.
— Явился этот… краснорядец Смагин с дружками своими, — сообщил он Шуйскому, вернувшись.
— Вот кстати! Вели ему начинать. Да упреди, чтобы они делали с умом, чтобы, упаси боже, не наставили крестов там, где нет ляхов. Им тоже, сволочи этой, нужно доверяться с оглядкой, а то еще умыслят под шумок боярина какого пришибить…
Долго еще сидели бояре: обмысливали со всех сторон план свой.
— Больше ждать нельзя, — закончил совет Шуйский. — Подождем еще — чернь одна поднимется против самозванца. Тогда нам труднее будет.
Вышли во двор, темный, глухой, похожий на огромный ларь без крышки. Воздух раннего утра был холоден и чист. Москву заливала утренняя плотная и по-особенному звучная тишина. Казалось, люди еще не скоро сомнут ее: небо на востоке и алеть не начинало. Но эти шестеро, стоявшие посреди глухого двора, знали: у всех двенадцати московских ворот ждут с оружием наготове отряды ратников…
— Пора, — тихо уронил Шуйский.
Перекрестился и кликнул слугу.
— Беги на Ильинку, к Николе-угоднику. Бей в колокол, не переводя духу, пока не пришлю снять тебя.
И еще раз перекрестился.
4
Глухо.
Из темноты Курмышевского переулка вышел на Ильинку человек. Заметив неподалеку стрельца, он побрел прямо на него — пьяной поступью, спотыкаясь и ворча. Подойдя, человек встал, широко расставив ноги и покачиваясь туловищем. Помолчал и потом спросил, громко икнув: