— Па-а-нов… стережешь? — и ткнул рукой в направлении высоких хором на углу Ильинки.
Стрелец ответил неласково:
— Плетись знай своим путем. Не велено быть тут.
— И-их ты-ы… строгий какой! — укоризненно Протянул пьяный. — Верно, поляки платят хорошо за службу?
— Балабонь у меня тут! — уже вовсе сердито прикрикнул стрелец. Однако, увидев, как загулявший не вовремя человек, подмигивая с пьяным лукавством, извлекает из-за пазухи бутыль, добавил миролюбивей и точно винясь: — Служба как-никак… а платят грош. Да и скромно притом же. Русский, а от русских же оберегаю ляхов!
— Срамота одна, — посочувствовал пьяный и сострадательно похлопал стрельца по плечу. — Тоска небось? Вот на, обмой душу, — и он радушно протянул бутыль.
Стрелец охотно взял ее, прислонил алебарду к забору и, запрокинув голову, стал сосать из горлышка. Человек метнулся к дому и двумя широкими взмахами руки начертил мелом на стене большой крест. Стрелец оторвался от бутылки и, скосив глаза, молча следил за ним. Потом улыбнулся и понимающе сказал:
— Дурень ты вовсе, а не пьяный… Молвил бы напрямик, что шляхту крестишь, — я бы еще помог тебе! — И, возвращая посудину, сказал: — Вот тот терем, с петухом на коньке, покрести. Полон ляхов. Спят, проклятые, после свадьбы.
Вскинув алебарду на плечо, он отвернулся.
Смагин, уже не притворяясь пьяным, подошел к указанному дому, старательно нарисовал на стене жирный крест и скрылся во тьме. Стрелец несколько минут постоял в раздумье, сплюнул громко и отправился следом за ним.
В конце Ильинки Смагин свернул на постоялый двор и вошел в кабак. Недолгая майская ночь уже перевалила за половину, а народу в кабаке было битком. Еще с порога Смагин заметил Петряя. Пирожник сидел вместе с Харитоном — служкой Троице-Сергиева монастыря — неподалеку от стойки целовальника и заливисто хохотал над чем-то, а монах говорил и рассерженно размахивал руками.
Краснорядец направился к ним, но на полпути его перехватил изрядно подвыпивший Прокофий Лапша — целовальник.
— Эге-ге, Тереха! — заорал он, возбужденно сверкая глазами и улыбаясь, точно приход Смагина был для него большой радостью. — И тебе не спится? Вали, брат, сюда! У меня все тут, кому сегодня бог не велит спать…
И он, многозначительно подмигнув Терентию, повлек его к стойке.
— Пей, сокол! Платить будешь после, когда вернешь от ляхов свои хоромы.
— Сюда ходи, Терентий! — настойчиво позвал Петряй. — Тут монах, за святую деньгу обиженный, любопытное сказывает.
Смагин присел к ним и только было взялся за кружку с брагой, как дверь кабака с гулом распахнулась и вошел знакомый Смагину стрелец, но уже без алебарды. Его, видимо, сильно развезло от угощения, и он, идя к стойке, натыкался на столы, на людей и горланил во всю силу своей оглушительной глотки:
Петряй Нос встал, заступил стрельцу дорогу и спросил с невинно-серьезной миной:
— Когда это тебя в торговлишку потянуло, царев слуга? Аль царь-батюшка Дмитрий Иванович мало платит своему воинству?
— Своему платит, а русскому — шиш! — крикнул стрелец и, сложив кукиш, выразительно повертел им перед носом пирожника.
В кабаке грянул дружный и злой хохот.
Петряй, удовлетворенный, вернулся на прежнее место.
Когда хохот улегся, из дальнего угла раздался чей-то спокойный и ясный голос:
— Царская казна потребна на дары шляхетству, а не на плату стрельцам…
— И какие там дары! — тотчас ехидно откликнулся целовальник. — Малость одна… — Он поднял высоко правую руку и стал перечислять, пригибая пальцы: — Марине три пуда жемчугов — раз! Сорок дорогих бархатов— два! Парчи и атласа — три! Тестю своему Мнишеку триста тысяч золотых — четыре! Королю Сигизмунду золотого слона — пять!..
Вся огромная пятерня целовальника была зажата в кулак. Кулак, тяжелый, потный, блестел высоко над головами притихших людей и вдруг с грохотом обрушился на стойку.
— А куда же причесть золотой трон? Да грабежи шляхетских воров? Да горе наше? — кричал целовальник.
Стрелец тоже кричал:
— Я сторожил их, собак, в домах наших — винюсь! Не слуга я больше королевскому холопу! Он ночью пытает и казнит русских людей…
Монах Харитон сорвался с места. Высоко поднял руку, точно собираясь благословлять, и убеждающе заговорил жаркой скороговоркой: