— Когда вырастешь, отдай выгравировать свои инициалы на ложке. А можешь и так оставить. На память. Кто же еще обо мне вспомнит, если все мои родственники и близкие уже в земле, — сказала тетя Альма и вытерла уголки прослезившихся глаз.
Волли, Меэта и другие несколько раз приходили беспокоить нас перед отъездом. Они требовали, чтобы мама устроила им «отвальную». Ночью, накануне переезда, они устроили у нас под окном шумный кошачий концерт, и кто-то из них бросил камнем в окно, но мама только усмехнулась: «Нет у меня о них хороших воспоминаний. Что с воза упало, то пропало!»
Я-то все время думала о новом доме, но в первое утро, проснувшись в своей комнате, не поняла, где нахожусь. Сквозь желтые гардины солнце светило ярче, чем на дворе, в широком солнечном луче танцевали золотистые пылинки… Такую спокойную и чистую пыль я до сих пор видела только в библиотеке. На мне была новехонькая голубая ночная рубашка. Все было удивительно чистым и радостным, а впереди был солнечный летний день. Под ногами, спущенными мною с постели, оказалась гладкая, шелковистая барсучья шкура. Казалось, что я вступаю в новую жизнь совершенно новой девочкой, которая никогда и не слыхала прозвищ Горемыка и Водка-Тийна. Наверное, той весной пролетела надо мной желтая бабочка: о прошлом лете у меня остались только золотистые воспоминания. Золотистые солнечные зайчики на стене комнаты. Золотистый хрустящий пирог. Золотистые лютики на пустыре за домом. Золотистая полоска света на озере Лауси, которое обнаружилось за лесом. Желтая дача художников на берегу озера. Золотистые, как одуванчики, головы маленьких Крыыт и Кярт…
Занятий было предостаточно, огорчений же никаких. Сначала мама была несколько недель дома, затем пошла на работу в Майметсский коровник. Мы вместе готовили еду, играли в шашки и в «уголки», пропалывали грядки. Я ходила на лесную поляну собирать цветы с большой липы. Я не знала, какова в Майметсской школе норма сбора лекарственных растений, поэтому собрала липового цвета безумно много. Вечерами мы сушили принесенное мною на остывающей плите, и весь дом наполнялся сладким запахом меда.
Однажды, когда я нашла новую большую липу и с большим трудом взобралась на нее, услышала внизу, под деревом, голоса каких-то малышей:
— Смотли, Кялт, гномик!
— Не вли, гномиков не бывает, бывает только Дед Молоз!
— Кялт, а мосет, это Дюймовочка?
— Клыыт, смотли, она севелится! Лазве Дюймовочки севелятся?
— Конесно, севелятся, иначе они не могут вылечивать ласточек!
Я собирала липовый цвет в целлофановую сумку и сдерживала смех. Наверное, я казалась им снизу маленькой, словно гномик или Дюймовочка!
— Слусай, Клыыт, давай поймаем ее и плилучим! — сказала одна из малышек.
— А Дюймовочки не кусаются? — колебалась другая.
— Не кусаются, — сказала первая. — А то бы она и клота укусила.
Сумка еще не была полна, но мне хотелось посмотреть на маленьких укротительниц Дюймовочки вблизи, поэтому я полезла вниз.
— Смотли, она усе спускается.
— Куда мы ее денем?
— Полосим в мою сляпу.
— Нет, в калман моего фалтучка!
Пока малышки спорили, я спустилась на самую нижнюю ветку, спрыгнула оттуда на траву под деревом и оказалась прямо перед малышками.
— Здравствуйте! Вы кто такие?
— Здлавствуйте! — ответили они в один голос. — Мы — близнецы. А ты кто?
— Я сама по себе.
Малышки были в замешательстве. Все же одна из них спросила:
— Почему ты такая больсая? Дюймовочка делена быть маленькой.
— А я и не Дюймовочка. Меня зовут Тийна. Я живу там, за лесом.
— Мы сивем на берегу озела и на Ялвеотса теэ. Зимой сивем в Ялвеотса, а летом тут. И нам четыле годика, — объясняли близнецы по очереди. — Я — Клыыт, а она — Кялт. Мы ходим к логопеду.
— Кто это — логопед?
— Это такая тетя, котолая учит, что надо говолить не Кялт, а Кялт, — объяснила одна из малышек. — И еще она говолит, что Калл у Клалы уклал калалы.
Я сообразила, что девочки ходят к специальному врачу, который учит их выговаривать «р», и что зовут их Кярт и Крыыт.
— Кто из вас Кярт, а кто — Крыыт? — спросила я, испытывая даже неловкость, что умею выговаривать «р».
— Я — Кялт. Потому что у меня лодинка под ухом.
Действительно, у Кярт чуть ниже мочки уха было довольно большое родимое пятно. Без него девочки были бы до неузнаваемости одинаковы.
— Откуда ты сюда плисла? — спросила Кярт.
— Из Карилы. И меня зовут Тийна Киркаль.
— Из Калилы? — изумилась Крыыт. — Тийна Кирикаль! А Кирикаль это твое имя или фамилия?
— Киркаль — это фамилия. Скажи еще «Киркаль»! Кярт, скажи ты тоже.
Кярт пожала плечами.
— Киркаль, — произнесла Кярт, четко выговорив «р». — Но что это значит?
— Это значит, что мою маму, когда она еще была малюткой, нашли возле кирки.
— А что такое кир-ка?
— Ну это… такой большой дом с башней, на которой крест. Скажите еще: кирка!
— Кирка! — сказали двойняшки дружно.
— Теперь вы умеете произносить «р»! — обрадовалась я.
— Клыыт не умеет, я умею.
— Скажите: Крыыт и Кярт!
— Клыыт и Кялт! — повторили двойняшки, но теперь «л» звучал с небольшим рычащим оттенком.
Я задумалась, что бы такое еще попросить их сказать, чтобы они произнесли «р». Но вдруг раздалось из леса:
— Крыыт! Кярт! Вы где-е?
— Здесь! — заорали двойняшки.
Из леса вышла красивая женщина в длинном цветастом платье, как у принцессы. В руках у нее была большая корзина.
— Глянь-поглянь, вы нашли себе подругу! А где же ваши лукошки?
— Лукоски здесь, — сказала Кярт. — Гляди, мама, это Тийна.
— Здравствуй, Тийна. Ты тоже пришла по ягоды?
— Нет, я собираю липовый цвет.
— Мама, фамилия Тийны — Киркаль, ее наели возле кирки.
— Кярт! Что ты сказала? Кирка? — Женщина опустила корзину на землю и взяла дочерей за локти. — Ну-ка, скажи еще!
— Ки-ир-ки! Ки-ир-ки! — пропели Кярт и Крыыт.
— Господи! Тийна, это ты научила их выговаривать «р»? Подумать только, мы целый год ходили к логопеду, но девочки все равно говорили «эль» и «эль»! Да ты просто чудо!
— Они выговаривают «р» не во всех словах, но там, где «р» между двумя «и» или после «и», там у них прекрасно получается, — считала я. То, что меня назвали чудом, мне очень нравилось.
А мать двойняшек еще полчаса требовала от своих малышей, чтобы они произносили удивительные слова: ирис, тири-там, гири, лирик, нипитири… Крыыт и Кярт вошли в такой азарт, что иногда произносили больше «р», чем требовалось. Затем я помогла найти лукошки двойняшек — в каждом было по нескольку полузеленых ягодок — и, поддавшись их великим уговорам, пошла к ним в гости.
Перед домом, выкрашенным в желтый цвет, сидел под кленом низенький мужчина в плавках и шляпе, а перед ним стояла какая-то странная рама.
— Папа, папа, мы говолим эль! — крикнула Крыыт. — Тийна научила!
Выяснилось, что отец двойняшек — художник, а странная рама перед ним — мольберт. Дядя Эйвинд как раз закончил картину, изображавшую озеро Лауси. Глядя на картину издалека, казалось, что видишь действительно воду, волнующееся озеро, лишь поменьше настоящего, но, подойдя поближе, я увидела сплошные мазки краски — полоски и точки, некоторые из них были совсем красными или зелеными, но, сливаясь вместе, эти точки, линии, завитушки производили впечатление спокойного голубого озера.
— Живопись маслом и следует смотреть издали, — сказал дядя Эйвинд.
Затем он услыхал от жены великую новость про двойняшек, и снова началось киркание и ирисничание. И художник тоже всплеснул руками и принялся придумывать новые слова с «р»: мимикрия, Кирилл, Пирита…
— Марет, угости чудесную девочку хотя бы конфетой! — крикнул он.