В доме у художников все было совсем не так, как у нас. Тут все было как бы в беспорядке, но в то же время и в порядке. На одном столе лежали странные обломки сухих веток, стояла ваза со стеблями клубники и стопка тарелок, на другом столе стояла лишь ваза с ромашками, на третьем — большая миска, напоминавшая человеческие губы, а в ней было полно белых конфет. «Горошек», словно круглые зубы во рту. Здесь стоял старомодный буфет с зелеными стеклами в дверках и маленький телевизор из красной пластмассы. Кушетка, покрытая старинным покрывалом, на нем были вытканы маленькие лошадки и огромные ландыши. На лакированых дощатых стенах не было обоев, зато на них висело множество живописных картин. Они изображали озеро, цветы, Крыыт и Кярт, незнакомых старых людей и облака. Картины с облаками были самые красивые: на сером небе перистые облака, на голубом небе розовые облака, как пена. Но больше всего мне понравился закат солнца, который перекрывали слоеные облака — лиловые, розовые, красные, серые…
— Тебе нравится эта вечерняя заря? — спросил художник. — Так возьми картину себе. В память о сегодняшнем историческом дне!
Он снял картину со стены, написал что-то на ее оборотной стороне и сказал:
— Смотреть на облака умеет не всякий. Иной живет сто лет, а так и не знает, какое облако поливает землю, какое радует взор.
Когда я дома показала картину, мама прочла посвящение: «Тийне, которая умеет видеть облака!»
— Возможно, это дорогой подарок, — сказала мама и спросила: — Интересно, этот Сунила — знаменитый художник?
Я считала, что наверняка знаменитый. Мне хотелось, чтобы он был знаменитым. Не только потому, что у меня теперь на стене его картина, но даже и без этого, просто так, я желала всему семейству Сунила только добра. До сих пор я умела так думать только о своей матери. Теперь мой мир сделался больше. Кроме тех облаков, которые поливают землю, на небе стали сверкать еще особые облака — те, что радуют глаз.
* * *С этих пор дни мои были плотно заполнены. Утром я выполняла работу по дому: пропалывала грядки, варила обед для мамы и дяди Эльмара, убирала в комнатах. После обеда ходила с тетей Марет и ее двойняшками собирать землянику или играла с малышками, пока тетя Марет занималась живописью. Она тоже была художницей, но писала не масляными красками, как дядя Эйвинд, а водяными красками, которые называла акварельными. Тетя Марет рисовала красивые маленькие картины — цветы, ягоды и листья. Иногда я помогала ей собирать цветы и составлять букеты. В простые стаканы здесь цветы никогда не ставили. Для этого в доме у озера имелось безумно много ваз: угловатых, яйцевидных, высоких, низких, глиняных, стеклянных из разного стекла, фарфоровых и еще из всевозможных материалов, которые я даже не знала как называются…
— У каждого человека свой дом, у каждого цветка своя ваза, — сказала тетя Марет.
Иногда она доставала мешок с лоскутами, и мы все вчетвером садились и выбирали кусочки материи, из которых делали одежду для кукол Крыыт и Кярт. Даже тряпочных кукол учила меня делать тетя Марет. И как ни удивительно, по длинноногие тряпочные куклы с волосами из ниток и пуговицей вместо носа нравились двойняшкам больше, чем красивые розовые немецкие магазинные куклы, которые умели закрывать и открывать глаза, а когда их клали на живот, говорили «мама». Иногда я брала с собой домой незаконченную тряпочную куклу и, пока варила клубничное варенье, занималась рукоделием. Лето прошло быстрее, чем все предыдущие, и, когда семейство Сунила собралось переселяться обратно в город, мне было очень грустно.
— В будущем году приедем снова! — утешала меня Крыыт.
— Приезжай ты тоже жить к нам! — приглашала Кярт.
У обеих малышек «р» сделалось странным звуком «рлр», однако это уже больше походило на настоящее «р».
Но и мне уже пора было думать о школе. Из школьной формы я за лето сильно выросла, да и туфли стали жать. Волосы отросли и позволяли сделать уже порядочные косички. Мы с мамой и дядей Эльмаром ездили на школьную ярмарку и купили столько одежды и вещей для школы, что я едва уместилась на заднем сиденье машины среди пакетов.
Собственно говоря, я не верила, что после такого прекрасного лета может быть еще и прекрасная осень, поэтому я была очень довольна, что дядя Эльмар сам пошел регистрировать меня в Майметсской школе. Но когда настала пора явиться за новыми учебниками, у меня возникло чувство, что опять встречусь с Вармо и другими учениками Карилаской школы.
Однако Майметсская школа была и с виду совсем другой. Похоже, это было старинное здание, хотя и хорошо покрашенное и приведенное в порядок. Перед школьным зданием росли деревца туи и цвели красные и белые флоксы. Парадная дверь со старинной бронзовой поворотной ручкой открывалась медленно и торжественно, как в кинофильме. Я поднялась по светло-коричневой деревянной лестнице и попала в большой белый зал. Здесь на столах были разложены стопки учебников, возле каждой — бумажка с номером класса: I–II, III, IV… По привычке я пошла сначала к учебникам для третьего класса, но вовремя вспомнила, что уже перешла в четвертый. Учительница, которая раздавала книги, немножко напоминала учительницу Саар: голубые глаза и улыбчивое лицо. Какой-то мальчик пониже меня ростом укладывал учебники в сумку, и учительница сказала ему:
— Смотри, Олав, не оставляй больше свой портфель с учебниками возле собаки! Ты все-таки должен сам грызть гранит науки, а не давать собаке грызть учебники!
Мальчик ответил ей деловито:
— Это ясно.
— А ты, наверное, Тийна Киркаль? — спросила учительница и улыбнулась. — Я — классный руководитель в четвертом, меня тоже зовут Тийна. Тийна Маазик. Так что мы с тобой тезки. Пожалуйста, вот твои книги. Оберни их аккуратно. Первого сентября занятия начнутся в полдевятого. Пилле, — обратилась она к девочке, стоявшей уже позади меня, — познакомься, это твоя новая одноклассница Тийна Киркаль.
Пилле протянула мне руку и сказала:
— Подожди чуток, я сейчас получу учебники, тогда поговорим.
Когда мы вышли из школы и сели на скамейку, Пилле спросила:
— Это ты перешла к нам из Карилаской школы?
Я молча кивнула.
— Мой отец сказал, что у этой новой ученицы в вашем классе характеристика ангельская: сочиняет стихи, и поет, и выполняет все работы по дому и все такое прочее. Ты действительно сочиняешь стихи?
— Да так, немножко, только один стих и опубликован в «Сяде», — пробормотала я.
— Даже в «Сяде» напечатано? Ух ты, как здорово! Знаешь, тогда тебе надо стать редактором нашей стенгазеты. В прошлом году редактором была Кайя, но она переселилась отсюда. На самом деле стенгазета, которую она выпускала, никуда не годилась: она только вырезала картинки из журналов и буквально переписывала вручную статьи оттуда. Стенгазета у нас участвует в соцсоревновании — за нее можно получить очки. Так что станешь редактором, ладно?
Я опять кивнула неопределенно. До чего же разговорчива эта Пилле!
— Слушай, а с кем ты сядешь? Давай сядем вместе, а? В прошлом году я сидела с Кайей. Кайя — подруга что надо, только все лезла с разговорами. А у меня, понимаешь, в школе особое положение: стоит мне на уроке проронить хоть словечко, дома вечером попадет. У меня родители — оба педагоги, а отец к тому же дир! Умереть можно, как быстро мать слышит про все мои прегрешения! Вообще-то у нас мировецкий класс, только мальчишки вечные болтуны. Ты постарайся с первого же дня заставить их замолчать, а то житья не дадут. У нас есть одна девочка, Труута, она была в первом классе вечной ябедой. Теперь она, конечно, уже ни на кого не жалуется, но у мальчишек она все время на зубах. Слушай, а у тебя братья-сестры есть? Жаль! У меня тоже нет. Быть единственным ребенком в семье — жутко трудная жизнь. Ах да, возьми с собой лекарственные растения сразу же, первого сентября. Маазик велела, это наша классная руководительница, она красивая, верно? Но я не знаю, может быть, новичкам не надо приносить лекарственных растений.
Пилле так стрекотала, что мне было весьма трудно следить за нею. Все-таки я поняла, что здесь, в Майметса, ничего не знали о моей горемычности, здесь меня считали даже слишком образцовой. Поэтому первого сентября я шла в школу довольно смело.