Намного ли станет выше муравейник от одной хворостинки! Кажется, что суета маленьких насекомых напрасна и забавна, однако же муравьиная куча с каждым месяцем становится выше.
По небу сновали крохотные белые облачка, по земле — еще более маленькие муравьи, а я между небом и землей казалась себе большой и сильной. Иногда так хорошо не думать ни о чем, просто смотреть вверх, вниз и по сторонам.
Когда я пришла домой, было уже полдесятого. Из комнаты, где стоит рояль, слышен был какой-то разговор. Я прислушалась — мама говорила виновато: «Вот незадача, и как это я забыла купить сливки для кофе!» «Как прекрасно, что ты вернулась!» — хотелось мне крикнуть.
Я вбежала в комнату и обняла маму.
— Тише, тише, — предостерегла мама. — А то обе окажемся облитыми кофе. И между прочим, когда входят в комнату, здороваются.
— Тере![13] — выпалила я, повернувшись к сидящим за столом.
10
Со всеми находящимися в комнате, кроме мамы, я сегодня уже здоровалась. Здесь была завуч Тали, тетя Тыниса. Полчаса назад я решила пожаловаться на Тыниса именно ей. Сейчас она держала чашечку с кофе большим и указательным пальцами, а мизинец был забавно оттопырен. Рейн Сельге уминал торт и кивнул мне в знак приветствия. Отец, позвякивая ложечкой, размешивал в кофе сахар (меня-то он всегда учит, что позвякивать — невоспитанно) и улыбался во все лицо.
— Возьми стакан и налей себе лимонаду, Пилле, — сказала мама, — и садись тоже, угощайся тортом.
Мама была снова прежней — голос строгий, но глаза мягко светились.
— Я никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать концертов, — говорила мама. — Но после сегодняшнего Брамса — удивительное самочувствие, будто после сауны. Раньше-то мы часто ходили на концерты, а ведь тогда это было гораздо труднее: ребенок маленький, денег мало. Нет, надо все-таки постоянно заботиться о своей духовной жизни. Вместо того чтобы пойти в магазин, пошла на концерт, и сразу — душевное равновесие…
— А мы тут с Пилле нашли новый концертный зал, — сообщил учитель Сельге, кивнув в мою сторону. — Большой школьный погреб можно перестроить под клуб с чудесной акустикой, или в кафе, или даже в музей.
— Как это — вы с Пилле? — удивилась мама.
— Ах, это долгая история, — махнула я рукой. — Сегодня, во всяком случае, мы уже убирали в погребе и нашли дневник первых пионеров нашей школы. Поглядим, что там еще завтра обнаружится!
— А я нашел новую уборщицу для школы! — гордо объявил отец. — Мать одной ученицы, Тийны Киркаль, сейчас сидит дома — у нее младенец, но она полагает, что с уборкой справится. Сначала-то ей, понятно, будет нелегко, но мы постараемся добиться в совхозных яслях места для ее малыша.
— Да, чем только нам не приходится заниматься. — Завуч Тали вздохнула. — Я, например, просто вынуждена была взять к себе на воспитание племянника, сына моей сестры. Развал семьи, перенапряжение нервов, плохая компания… Пилле, я надеюсь, что этот разговор останется между нами?
Я кивнула. Мне, ребенку учителей, эта фраза была знакома с самых малых лет.
— Мальчик циничен, крайне нестабилен, приходит часто в состоянии аффекта, а когда нервничает, у него даже возникает нарушение речи, — продолжала завуч.
— Ой, а я ничего такого не заметила! — выкрикнула я, невежливо перебив. Наверное, следовало бы извиниться…
— Да, Пилле, я и хотела поговорить с тобой на эту тему. Похоже, Тынис испытывает к тебе известную симпатию. Вчера он даже сказал про тебя: «Девчонка в норме», а на его языке это означает, что для него ты своего рода авторитет. Так что было бы хорошо, если бы ты нашла немного времени для общения с ним, может, поучишь его играть в шахматы, познакомишь с окрестностями…
— Я не умею играть в шахматы, — сказала я с облегчением. Иногда есть польза от того, что чего-то не умеешь.
— Ну тогда в шашки или хотя бы в «Путешествие вокруг света». Главное, чтобы обращалась с ним спокойно и не давала ему понять, что он как-то отличается от других.
«У меня мерзкий характер», — вспомнила я снова. Стало быть, мне надо дать понять Тынису, что и у меня жуткий характер, чтобы не думал, будто он один такой особенный.
— Ну так как? — спросила завуч Тали.
Я пробормотала, глядя в пол:
— Не знаю.
Новый учитель меня выручил:
— Большинство учеников пятого класса участвовало сегодня в расчистке погреба, почему же Тынис не явился?
— Тут дело в том, что он с младенческих лет испытывает неодолимый страх перед темнотой, может быть, его темнотой пугали, не знаю, но, может быть, это врожденное, — сокрушалась тетя Тыниса. — Наверное, он не хотел показать соученикам, что боится темноты.
Я бросила взгляд на классного руководителя и увидела, что он смотрит на меня. «Пусть это останется между нами», — означал взгляд Рейна Сельге. И он едва заметно усмехался.
— Мне от всей души жаль мальчика, но чувствую, что с ним придется обращаться крайне строго, — сокрушалась завуч Тали. — Надеюсь, что в нашей школе он избавится от дурного влияния невоспитанных мальчишек. Я рассчитываю, что его друзьями станут Пилле, Олав Теэсалу и еще несколько учеников из хороших семей.
«Сухарь и придира», — вспомнились мне слова «испытывающего неодолимый страх перед темнотой» Тыниса. Но пусть это тоже останется между нами…
— Я заметила, что у Пилле есть много затаенной симпатии — нечто такого, что помогает общаться с людьми, — продолжала тетя Тыниса. — Так что я буду надеяться на тебя, Пилле!
— Надо заставить парня работать, только тогда из него выйдет толк! — считал мой отец. — Игрой в «Путешествие вокруг света» еще никого не перевоспитали. Труд — вот что сделает из мальчишки мужчину.
Мама кивнула, и я была ужасно довольна, что они опять с отцом заодно.
Учитель Сельге подошел ко мне (я подумала: «Надо ли встать со стула?» — и не встала) и сказал:
— Скажи, Пилле, ребята не очень рассердились за этот «документ» про «сакровища»? По выражению твоего лица было сразу видно, что ты догадалась.
— Из-за этой бумажки?.. Нет, нет, насколько я знаю, никто не рассердился, да и не поняли… и я ваш план вовсе не разгадала, хотя, правда, бумажка показалась мне подозрительной… Я еще подумала: почему «должны найтится»? Тот, кто прятал, скорее написал бы «здесь спрятаны», или «здесь находятся», или как-то так. А потом еще: ведь помещик был немец, почему же он не написал по-немецки? Вот поэтому я стала подозревать: тут что-то не так.
— А я подумал: у нас в школе учат английский, и немецкого вы наверняка не знаете, — ответил учитель Сельге с забавной неловкостью.
— Да, не знаем, — подтвердила я. Мы оба засмеялись.
— Я полагал, что так будет интереснее, если с помощью настольной лампы немного «состарю» бумагу и напишу с ошибками, — признался учитель. — Я опасался, что иначе вы, может быть, не согласитесь почистить погреб. Но пионерский дневник — это в самом деле замечательный сюрприз. Об этом я и понятия не имел. Мне кажется, что у нас тут пойдет интересная жизнь!
— Хм-м…
— Мне ваш класс нравится. Но эта история с «документом»… Пусть останется между нами, ладно? Хотя бы пока… Понимаешь?
— Конечно, понимаю. Я ведь дочь Деда Мороза! Мне приходится хранить в тайне столько всякого этого «пусть останется между нами», что скоро я вообще не посмею рта раскрыть, чтобы из него с каждой фразой не вылетали секреты, как лягушки изо рта одной плохой принцессы в сказке.
Учитель Сельге, похоже, собирался что-то сказать, но тут зазвонил телефон, и мама, протянув руку, взяла трубку:
— Алло! Нет, не Пилле. Да, дома. Подожди минуточку, Олав!
Мама подозвала меня жестом:
— Твой рыцарь просит тебя к телефону.
— Пилле, добрый вечер! — закричал Олав так, что было слышно во всей комнате.
Я сказала, приглушив голос:
— Если ты будешь орать так сильно, то тебя и без телефона будет слышно через три стены! Ну что? Костюм купили?