– Икеджиде самый умный, у него имеется одна извилина, – прибавила Кайнене.
Все трое улыбнулись, как будто каждый был другого мнения, но, разумеется, предпочел промолчать.
– А сейчас, Ричард, экскурсия по окрестностям. – Кайнене изобразила поклон, пародируя слуг, и повела его через заднюю дверь в апельсиновый сад.
– Привет тебе от Оланны, – сказал Ричард, взяв Кайнене за руку.
– Говоришь, ее любовник-бунтарь принял тебя в свой круг? Полагаю, мы должны быть благодарны. Раньше он пускал в дом только чернокожих преподов.
– Он так и сказал. Говорил, в Нсукке было полно приезжих из Агентства по международному развитию, из Корпуса мира и Мичиганского университета и ему хотелось приютить немногих лекторов-нигерийцев.
– Чтобы обсуждать их националистские бредни.
– Верно. Он большой оригинал.
– Большой оригинал! – передразнила Кайнене. Она остановилась, раздавила что-то носком сандалии. – Нравятся они тебе, да? Оланна и Оденигбо?
Ричарду хотелось заглянуть ей в глаза и развеять ее подозрения, произнести именно то, чего она ждала в ответ.
– Нравятся, – кивнул он. Ладонь Кайнене лежала в его руке вяло, безвольно, и Ричард боялся, как бы она не убрала руку. – Они очень помогли мне обжиться в Нсукке, – добавил он, будто оправдываясь. – Я там уже как дома. И еще я благодарен им за Харрисона.
– Вот за Харрисона и впрямь спасибо. Как поживает Свекольная душа?
Ричард обнял Кайнене, радуясь, что она не злится.
– Хорошо. Он славный человек, такой забавный.
Они шли по саду, в густой тени апельсиновых деревьев, и Ричард вдруг ощутил собственную чужеродность. Кайнене рассказывала о ком-то из своих подчиненных, а он унесся далеко: гудение мошек над головой, буйная зелень пробудили воспоминания о родительском доме в Уэнтноре. Казалось бы, что общего между влажными тропиками, где у него обгорает кожа на руках, где греются на солнце пчелы, – и ветхим английским домом, где даже летом гуляют сквозняки? И все же Ричард видел перед собой стройные тополя и ивы позади дома, поля, где он подстерегал барсуков, бесконечные холмы, поросшие вереском и папоротником, стада овец. «Там горы голубеют…» Он вспомнил, как отец и мать сидели с ним в сырой спальне и отец читал вслух стихи.
На словах «там горы голубеют» отец всегда понижал голос. После ухода родителей Ричард подолгу смотрел в окно на синевшие вдали холмы.
Ричард не предполагал, что Кайнене живет столь напряженной жизнью. В Лагосе, когда они виделись урывками в отеле, он не задумывался о том, что жизнь ее, полная событий, мало изменилась бы даже без него. Его неприятно удивило, что он не единственный обитатель ее мира. Едва переехав в Порт-Харкорт, Кайнене завела свои порядки. Работа для нее была превыше всего, она поставила цель расширить отцовские предприятия, превзойти отца. По вечерам к ней приезжали посетители: дельцы – за договорами, чиновники – за взятками, трудовой люд – за работой. Кайнене старалась не засиживаться с ними, зная, что Ричард читает или пишет у себя наверху и ждет, пока они уйдут. То и дело он гнал прочь страх, что ночью у него опять ничего не выйдет; он пока не мог полностью доверять своему телу и обнаружил, что чем больше страшится неудачи, тем сложнее ее избежать.
Когда он гостил в Порт-Харкорте в третий раз, в дверь постучал слуга и доложил: «Мадам, приехал майор Маду». Кайнене попросила Ричарда спуститься с ней вместе.
– Маду – мой старый друг, я хочу вас познакомить. Он только что вернулся из Пакистана, с учений, – пояснила она.
Ричард еще в прихожей учуял запах одеколона, приторный, навязчивый. Наружность самого гостя была примечательна: широкое лицо, кожа цвета красного дерева, толстые губы, приплюснутый нос; Ричарду почудилось в нем что-то первобытное. Когда тот протянул руку, Ричард невольно отступил: гость был громадного роста. Ричард привык быть выше всех, смотреть на людей сверху вниз, но сейчас перед ним стоял человек на полголовы выше, а широкие плечи и могучее сложение будто еще прибавляли ему роста.
– Ричард, это майор Маду Маду, – представила Кайнене.
– Здравствуйте, – сказал майор Маду. – Я о вас наслышан от Кайнене.
– Здравствуйте, – пробурчал Ричард.
Это уже слишком: запросто, с чуть снисходительной усмешкой называть Кайнене по имени, будто Кайнене не просто рассказывала ему о Ричарде, а нашептывала на ухо, с глупым хихиканьем, рожденным физической близостью. Маду Маду – надо же такое имечко выдумать. Ричард сел на диван; Кайнене предложила выпить, он отказался. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица. Ему было бы приятнее, если бы Кайнене сказала: «Это Ричард, мой любовник».