Ричард кипел от гнева; пальцы не слушались, он боялся выронить вилку.
Сразу после ужина, когда они сидели на веранде при луне и слушали хайлайф, раздался звонок в дверь.
— Должно быть, Удоди. Я его просил за мной зайти, — сказал майор Маду.
Ричард прихлопнул назойливого москита над ухом. Как видно, дом Кайнене служил местом встреч майора с друзьями.
Удоди оказался невзрачным человечком, без тени искушенного обаяния и легкой надменности майора Маду. Он явно был пьян, сильно пьян, судя по тому, как долго тряс Ричарду руку.
— Вы деловой партнер Кайнене? Торгуете нефтью? — спросил Удоди.
— Я вас не представила! — спохватилась Кайнене. — Ричард, это майор Удоди Экечи, друг Маду. Удоди, это Ричард Черчилль.
— Ага. — Глаза майора Удоди сузились. Он плеснул в бокал виски, осушил залпом и что-то коротко сказал на игбо.
Кайнене ответила по-английски, холодно, с расстановкой:
— Не твое дело, Удоди, кого я выбираю себе в любовники.
Ричард открыл рот, чтобы отчитать наглеца, но не издал ни звука. На него накатила слабость, как от горя или болезни. Музыка смолкла, слышался лишь рокот далеких волн.
— Ой, прости. Согласен, не мое дело. — Майор Удоди с хохотом вновь потянулся к бутылке.
— Ну-ну, полегче, — остановил его майор Маду. — Похоже, ты с утра начал.
— Жизнь коротка, братец. — Майор Удоди налил себе еще бокал и обратился к Кайнене: — Вот что я тебе скажу: с белыми путаются женщины определенного сорта — из бедных семей и с фигурой, что по вкусу белым. — Помолчав, он передразнил английский акцент: — «Чертовски аппетитные попки!» — и загоготал. — Белые лапают женщин по темным углам, а жениться — ни — ни. Где это видано? Они и на люди-то с ними не выходят! Но женщины все равно позорятся, цепляются за них, а взамен получают лишь жалкие подачки да дрянной чай в красивых банках. Это рабство на новый лад, говорю тебе, рабство. А ты дочь Большого Человека, что ты с ним связалась?
Майор Маду встал.
— Прости, Кайнене, наш приятель не в себе. — Он поднял майора Удоди со стула и что-то быстро сказал ему на игбо.
Майор Удоди снова рассмеялся.
— Ладно, ладно, только виски прихвачу. Бутылка все равно почти пустая. Я заберу, нет возражений?
Кайнене промолчала, и майор Удоди сцапал со стола бутылку. Когда он и Маду ушли, Ричард подсел к ней и взял за руку. Он чувствовал себя полным ничтожеством. Возможно, поэтому майор Маду извинился перед одной Кайнене, забыв про него.
— Он вел себя мерзко. Мне жаль, что так вышло, Кайнене.
— Пьян в дым. Маду наверняка сгорает со стыда. — Кайнене указала на папку на столе: — Я только что получила контракт на поставку ботинок батальону в Кадуне.
— Отлично. — Допивая джин, Ричард смотрел, как Кайнене перебирает документы.
— Посредник — игбо, и он, по словам Маду, рад был заключить договор с соплеменницей. Так что мне повезло. И просит всего-то пять процентов.
— Взятку?!
— Святая невинность.
Ричарда злила и насмешка в голосе Кайнене, и то, что она не винила майора Маду за пьяную выходку приятеля. Ричард поднялся и стал мерить шагами веранду. Вокруг лампы дневного света гудела мошкара.
— Так вы, значит, с Маду давнишние знакомые? — Ричарду было неприятно называть майора по имени, что предполагало сердечность, которой он в себе не находил. Но выбора не было. Называть его майором — много чести.
Кайнене внимательно взглянула на него.
— Сколько себя помню. Наши семьи очень дружат. Однажды, давным-давно, мы приехали в Умунначи на Рождество и Маду подарил мне черепаху — самый странный и самый чудесный подарок за всю мою жизнь. Оланна возмутилась — нельзя, мол, держать бедняжку в неволе, — но они с Маду всегда друг друга недолюбливали. Черепаху я посадила в таз, и она, конечно, долго не прожила. — Кайнене вновь углубилась в бумаги.
— Он женат?
— Да. Адаоби учится в Лондоне на бакалавра.
— Поэтому вы так часто видитесь? — спросил Ричард хрипло, словно у него внезапно запершило в горле.
Кайнене промолчала. Возможно, просто не услышала. Видно было, что мысли ее заняты новым договором.
— Схожу в кабинет, сделаю кое-какие заметки и вернусь. — Кайнене встала.
У Ричарда не хватало духу спросить начистоту, нравится ли ей Маду как мужчина, были ли они близки прежде или, того хуже, близки до сих пор? Он подошел к Кайнене, привлек ее к себе и обнял, чтобы слышать стук ее сердца. Впервые в жизни он чувствовал, что у него есть свое место в мире.
1. Книга: Мир молчал, когда мы умирали
В прологе он рассказывает историю женщины с калебасом. Она сидела на полу в вагоне, переполненном людьми, вокруг нее плакали, кричали, молились. На коленях она держала закрытый калебас, молча поглаживая его, а когда пересекли Нигер, подняла крышку и попросила Оланну и ближайших соседей заглянуть внутрь.
Историю ему рассказывает Оланна, с мельчайшими подробностями. По ее словам, следы крови на одежде женщины сливались в ржаво-коричневый узор. Оланна описывает резьбу на калебасе — пересечение косых линий — и отрубленную голову девочки внутри: грязные косички, накрывшие лоб, закатившиеся глаза, изумленно раскрытый рот.
Затем он упоминает о немках, бежавших из Гамбурга с обугленными телами детей в чемоданах, о женщинах Руанды, увозивших с собой останки своих убитых младенцев, но намеренно старается не проводить параллелей. На обложке книги изображена карта Нигерии, где ярко-красным выделены реки Нигер и Бенуэ. Тем же цветом обозначена граница на Юго-Востоке, где на протяжении трех лет существовала Биафра.
Угву неспешно убирал со стола. Сначала отнес на кухню бокалы, потом миски из-под рагу и ножи, под конец сложил стопкой тарелки. Даже не подглядывая из кухни, он мог сказать, кто где сидел. На тарелке Хозяина, как всегда, осталось много риса — он ел рассеянно, и рисинки сыпались с вилки. На бокале Оланны отпечаталась полумесяцем помада. Океома все подряд ел ложкой, а вилку и нож откладывал в сторону. Профессор Эзека принес с собой импортное пиво, и рядом с его тарелкой стояла коричневая бутылка. Мисс Адебайо оставляла колечки лука, а мистер Ричард никогда не обгладывал куриные косточки.
В кухне Угву убрал тарелку Оланны в сторону, а из остальных вытряхнул объедки, глядя, как летят в мусорное ведро рис, рагу, зелень и кости. Кто-то разгрыз часть косточек в щепки, а Оланна только пожевала концы, и все три косточки сохранили форму. Угву сел за стол, выбрал одну и, прикрыв глаза, сунул ее в рот, представив, как ту же косточку обсасывала Оланна.
Он сосал кость за костью, не торопясь, с удовольствием, громко причмокивая. Стесняться некого — он в доме один, Хозяин и Оланна только что ушли с друзьями в университетский клуб. До ужина далеко, посуда в раковине, можно капельку побездельничать. Оланна называла эти часы «временем домашних заданий», и если была дома, то просила Угву взять книги и тетради в спальню. Она не знала, что над уроками он никогда не засиживался, а, быстренько покончив с ними, устраивался у окна и продирался сквозь запутанные фразы в книгах Хозяина, то и дело поглядывая из окна, как кружатся над белыми цветами бабочки.
Посасывая вторую косточку, Угву достал тетрадь и прочел стихотворение, которое списал с доски, старательно копируя почерк миссис Огуике. Закрыл глаза и повторил наизусть:
Угву вновь пробежал глазами стихотворение, проверяя, не пропустил ли чего. Только бы Хозяин не попросил прочесть стихи. Угву хоть и выучил их, но не знал, что ответить, если Хозяин вдруг спросит: «В чем тут смысл?» Или: «Как по-твоему, о чем здесь на самом деле говорится?» Рисунки в книге, которую принесла на урок миссис Огуике, были совсем непонятные: длинноволосый человек ведет за собой довольных крыс. Чем больше Угву смотрел, тем больше убеждался, что это дурацкая шутка. Даже миссис Огуике и то, небось, невдомек, к чему все это. Угву нравилась миссис Огуике. Она не выделяла его среди остальных и будто не видела, что на переменах он сидит один, зато сразу заметила, что он схватывает все на лету, — в первый же день, когда давала ему устные и письменные задания, а Хозяин ждал за дверью душного кабинета. «Мальчик рано или поздно перепрыгнет через класс, у него врожденные способности», — сказала она потом Хозяину, точно Угву не стоял рядом. Фраза «врожденные способности» стала у Угву любимой.