— Но ведь там никаких удобств! — При слове «удобств» мать заметно содрогнулась.
— Обойдусь и без удобств, — заверила Оланна и едва сдержала улыбку: наверняка мама представила скромный университетский домик с убогой мебелью и голыми полами.
— Ты можешь найти работу в Лагосе, а по выходным ездить к нему.
— Не хочу работать в Лагосе. Я хочу преподавать в университете и жить с ним.
Мать смерила Оланну взглядом и поднялась.
— Спокойной ночи, дочка, — сказала она тихим, обиженным голосом.
Оланна долго смотрела на дверь. Недовольство матери не было для нее внове, оно сопровождало почти все ее важные решения: когда Оланна предпочла двухнедельное исключение из школы Хитгроув, отказавшись извиниться перед учительницей за слова, что уроки по Пакс Британника[26] противоречивы; когда примкнула к студенческому движению за независимость в Ибадане; когда отказалась выйти замуж за сына Игве Окагбуэ, а потом — за сына господина Окаро. И все — таки каждый раз она чувствовала себя виноватой, каждый раз ей хотелось попросить прощения, как-то загладить вину.
Оланна уже засыпала, когда постучала Кайнене.
— Ну? Раздвинешь ноги перед этой слоновьей тушей в обмен на папин контракт? — спросила она.
Оланна подпрыгнула от неожиданности. Она уже не помнила, когда Кайнене в последний раз заходила к ней в комнату.
— Папа буквально утащил меня с балкона, чтобы оставить тебя наедине с душкой министром, — продолжала Кайнене. — Интересно, если он тебя не заполучит, будет заключать с папой договор или нет?
— Он не сказал, но, видимо, будет. Папа ведь даст ему десять процентов.
— Все дают десять процентов, так что дополнительные услуги не помешают. Не у каждого из конкурентов есть красавица дочка. — Слово «красавица» Кайнене произнесла нараспев, приторным голосом. Она листала номер «Лагос лайф», пояс шелкового халата туго стягивал плоскую фигуру. — В положении дурнушки тоже есть преимущества. По крайней мере, не служишь приманкой.
— Я не приманка.
Кайнене молчала, углубившись в статью. Затем подняла взгляд:
— Ричард тоже едет в Нсукку. Получил грант, будет писать там книгу.
— Вот и хорошо. Значит, ты тоже будешь приезжать в Нсукку?
Кайнене пропустила вопрос мимо ушей.
— Ричард в Нсукке никого не знает. Может, познакомишь его со своим любовником-бунтарем?
Оланна улыбнулась. «С любовником-бунтарем». Чего только не ляпнет Кайнене.
— Ладно.
Оланне не нравился никто из молодых людей, с которыми встречалась Кайнене, не по душе были ей и романы сестры с белыми в Англии. Их плохо скрываемое высокомерие, фальшь в речах выводили из себя. Но когда Кайнене привела на ужин Ричарда Черчилля, Оланна не испытала к нему неприязни. Может быть, потому, что в нем не было ни тени обычного английского самомнения — мы, мол, знаем вас, африканцев, лучше, чем вы сами себя. Напротив, его отличала очаровательная скромность, почти застенчивость. Или она прониклась симпатией к Ричарду в пику родителям? Ричард не произвел на них впечатления — у него не оказалось полезных знакомств.
— Ричарду наверняка будет интересно у Оденигбо. По вечерам там что-то вроде политического клуба. Первое время Оденигбо приглашал одних африканцев — в университете и так засилье иностранцев, и он хотел дать африканцам возможность пообщаться друг с другом. Вначале каждый приносил что-то с собой, а теперь все скидываются, каждую неделю он покупает выпивку, все собираются у него и… — Оланна осеклась. Кайнене смотрела на нее жестко, будто сестра, нарушив их негласное правило, принялась болтать о пустяках.
Кайнене направилась к двери, спросив на ходу:
— Когда ты едешь в Кано?
— Завтра. — Оланне так хотелось, чтобы Кайнене осталась, чтобы села на кровать, обняв подушку, и они болтали и смеялись, как раньше!
— Счастливого пути. Привет тете, дяде и Аризе.
Оланна прислушалась к шагам сестры по ковру в коридоре. Только сейчас, когда они вернулись из Англии и снова жили под одной крышей, Оланна осознала, как мало осталось у них общего. Кайнене была замкнутым ребенком, потом угрюмым, подчас язвительным подростком; она не старалась угодить родителям, и Оланне приходилось отдуваться за двоих. И все же они были близки, несмотря ни на что. Их связывала дружба. Когда все переменилось? Ничего страшного между ними не произошло — ни крупной ссоры, ни серьезного недоразумения, — они просто отдалились друг от друга, и сейчас именно Кайнене упорно держалась на расстоянии, не позволяя вернуть былую близость.
Оланна решила не лететь в Кано самолетом. Ей нравилось сидеть у окна поезда и смотреть, как проносятся мимо густые леса, тянутся равнины, бредут стада, а следом идут погонщики в расстегнутых рубахах. Добравшись до Кано, Оланна в который раз изумилась, до чего не похож он на Лагос, на Нсукку, на ее родной Умунначи, какие же все-таки разные Север и Юг. Здесь под ногами раскаленный серый песок, а дома, на Юге, — комковатая рыжая земля; деревья здесь ухоженные, совсем не буйная зелень Умунначи. Здесь всюду, куда хватает глаз, простирается плоская равнина, сливаясь на горизонте с серебристо-белесым небом.
От вокзала Оланна взяла такси, попросила водителя остановить у рынка и подождать, а сама побежала проведать дядю Мбези.
Она пробиралась вдоль узких рядов, вокруг сновали мальчишки с тяжелыми тюками на головах, торговались женщины, орали разносчики. Из музыкального ларька несся хайлайф; Оланна, чуть замедлив шаг, подпела Бобби Бенсону и заспешила к дядиной палатке, где полки были уставлены ведрами и прочей домашней утварью.
— Омалича! — воскликнул дядя Мбези, увидев ее. «Красавица» — так называл он и Оланну, и ее мать. — Я о тебе вспоминал. Чувствовал, что ты скоро к нам пожалуешь.
— Здравствуй, дядя!
Они обнялись, Оланна уткнулась ему в плечо. От него пахло потом, уличным рынком, пылью деревянных полок.
Не верилось, что дядя Мбези и ее мать вместе росли, что они брат и сестра. Мало того, что светлокожий дядя Мбези не блистал красотой, он был еще и насквозь земным. Не оттого ли Оланна так восхищалась им, что он нисколько не походил на мать?
Когда Оланна приезжала погостить, дядя Мбези после ужина всегда усаживался с ней во дворе и делился семейными новостями: незамужняя дочь родственников беременна, и он хочет забрать ее к себе, чтобы спасти от гнева односельчан; здесь, в Кано, умер его племянник, и нужно подешевле переправить тело на родину. Или говорил с ней о политике: что обсуждает сейчас Союз игбо, за что борется, против чего выступает. Собирался Союз игбо у дяди Мбези во дворе. Оланна несколько раз бывала на собраниях, и ей запомнилось одно, когда разгневанные мужчины и женщины говорили о том, что на Севере детей-игбо не принимают в школы. Встал дядя Мбези и топнул ногой. «Ndi be anyi![27] Братья мои! Мы сами построим школу! Соберем деньги и построим!» Выслушав его, Оланна вместе со всеми хлопала и кричала: «Правильно, так и сделаем!» — но в глубине души опасалась, что построить школу будет непросто. Пожалуй, легче убедить северян принимать в школы детей-игбо.
Однако теперь, спустя всего несколько лет, Оланна ехала в такси мимо школы Союза игбо на Эйрпорт — роуд. Шла перемена, и детвора высыпала на школьный Двор. Мальчишки играли в футбол, ближе к шоссе собрались стайками девчонки, прыгали то на одной, то на Другой ножке и хлопали в такт. Когда такси подъезжало к коммунальному дому в Сабон-Гари,[28] Оланна еще издали увидела тетю Ифеку у придорожного киоска. Тетя Ифека вытерла руки о линялую накидку, обняла Оланну, отстранилась, чтобы разглядеть ее получше, и снова обняла.
— Наша Оланна!
— Тетушка! Kedu?
— Хорошо, а уж тебя-то как рада видеть!
— Аризе еще не пришла со своих курсов кройки и шитья?
— Будет с минуты на минуту.
— Как у нее дела? О-па agakwa, все хорошо? Как ее успехи?
— Весь дом завалила выкройками.
— А что у Одинчезо и Экене?
— Они все там же, на прошлой неделе приезжали, спрашивали про тебя.
26
Период развития британского империализма начиная с битвы при Ватерлоо в 1815 г. и до окончания Первой мировой войны.
28
Сабон-Гари (в переводе с языка хауса «новый город») — кварталы в городах Северной Нигерии, где жили выходцы с Юга.