Оланна представила его Оденигбо со словами: «Это друг Кайнене, Ричард Черчилль, я тебе о нем рассказывала». Оденигбо дружески тряхнул ему руку: «Не для того я стал первым министром короля, чтобы руководить распадом Британской империи».
Ричард не сразу понял, а сообразив, засмеялся над неуклюжей пародией на сэра Уинстона Черчилля. Потом Оденигбо размахивал номером «Дейли тайме» и кричал: «Пришла пора деколонизировать систему образования! Не завтра, а прямо сейчас! Надо учить детей нашей истории», а Ричард думал: вот человек, который не стесняется своих чудачеств, и пусть он не красавец, а все внимание достается ему, хотя в комнате полно интересных мужчин. Следил Ричард и за Оланной, каждый взгляд на нее освежал ему душу, и почему-то ему неприятно было видеть руку Оденигбо на плече Оланны или представлять их в постели. Ричард обменивался с Оланной лишь общими фразами, но, когда он собрался в Порт-Харкорт навестить Кайнене, Оланна попросила: «Передай Кайнене привет».
— Хорошо, — пообещал Ричард; в первый раз Оланна при нем упомянула о сестре.
Встретив Ричарда на вокзале, Кайнене повезла его в своем «пежо-404» на окраину Порт-Харкорта, на берег океана, к уединенному трехэтажному дому с верандами, увитыми бледно-лиловой бугенвиллеей. Вдыхая соленый воздух, Ричард шел следом за Кайнене по просторным комнатам с разностильной, но со вкусом подобранной мебелью, пейзажами в приглушенных тонах, скульптура — мягких очертаний. Натертые полы пахли воском.
— Будь мы поближе к морю, вид был бы еще красивее — Зато я все обставила по-своему, не так, как папа, — надеюсь, не слишком вульгарно? — спросила Кайнене.
Ричард засмеялся — не только над ее шутливым намеком на Сьюзен (он передал ей слова Сьюзен о господине Озобиа), но и от радости, услышав «мы». «Мы» подразумевало их обоих; Кайнене впустила его в свою жизнь. Представляя его слугам — их было трое, все в одинаковой, нелепо сидевшей форме цвета хаки, — Кайнене пояснила с обычной кривой усмешкой: «Мистера Ричарда вы будете видеть очень часто».
— Добро пожаловать, сэр, — сказали они хором и почтительно вытянулись, а Кайнене, указав на каждого, назвала их имена: Икеджиде, Ннанна и Себастьян.
— Икеджиде самый умный, у него имеется одна извилина, — прибавила Кайнене.
Все трое улыбнулись, как будто каждый был другого мнения, но, разумеется, предпочел промолчать.
— А сейчас, Ричард, экскурсия по окрестностям. — Кайнене изобразила поклон, пародируя слуг, и повела его через заднюю дверь в апельсиновый сад.
— Привет тебе от Оланны, — сказал Ричард, взяв Кайнене за руку.
— Говоришь, ее любовник-бунтарь принял тебя в свой круг? Полагаю, мы должны быть благодарны. Раньше он пускал в дом только чернокожих преподов.
— Он так и сказал. Говорил, в Нсукке было полно приезжих из Агентства международного развития, из Корпуса Мира и Мичиганского университета, и ему хотелось приютить немногих лекторов-нигерийцев.
— Чтобы обсуждать их националистские бредни.
— Верно. Он большой оригинал.
— «Большой оригинал»! — передразнила Кайнене. Она остановилась, раздавила что-то мыском сандалии. — Нравятся они тебе, да? Оланна и Оденигбо?
Ричарду хотелось заглянуть ей в глаза и развеять ее подозрения, произнести именно то, чего она ждала в ответ.
— Нравятся, — кивнул он. Ладонь Кайнене лежала в его руке вяло, безвольно, и Ричард боялся, как бы она не убрала руку. — Они очень помогли мне обжиться в Нсукке, — добавил он, будто оправдываясь. — Я там уже как дома. И еще я благодарен им за Харрисона.
— Вот за Харрисона и впрямь спасибо. Как поживает Свекольная душа?
Ричард обнял Кайнене, радуясь, что она не злится.
— Хорошо. Он славный человек, такой забавный.
Они шли по саду, в густой тени апельсиновых деревьев, и Ричард вдруг ощутил собственную чужеродность. Кайнене рассказывала о ком-то из своих подчиненных, а он унесся далеко: гудение мошек над головой, буйная зелень пробудили воспоминания о родительском доме в Уэнтноре. Казалось бы, что общего между влажными тропиками, где у него обгорает кожа на руках, где греются на солнце пчелы, — и ветхим английским домом, где даже летом гуляют сквозняки? И все же Ричард видел перед собой стройные тополя и ивы позади дома, поля, где он подстерегал барсуков, бесконечные холмы, поросшие вереском и папоротником, стада овец. «Там горы голубеют…» Он вспомнил, как отец и мать сидели с ним в сырой спальне и отец читал вслух стихи.
На словах «там горы голубеют» отец всегда понижал голос. После ухода родителей Ричард подолгу смотрел в окно на синевшие вдали холмы.
Ричард не предполагал, что Кайнене живет столь напряженной жизнью. В Лагосе, когда они виделись Урывками в отеле, он не задумывался о том, что жизнь ее, полная событий, мало изменилась бы даже без него. Его неприятно удивило, что он не единственный обитатель ее мира. Едва переехав в Порт-Харкорт, Кайнене завела свои порядки. Работа для нее была превыше всего, она поставила цель расширить отцовские предприятия, превзойти отца. По вечерам к ней приезжали посетители: дельцы — за договорами, чиновники — за взятками, трудовой люд — за работой. Кайнене старалась не засиживаться с ними, зная, что Ричард читает или пишет у себя наверху и ждет, пока они уйдут.
Когда он гостил в Порт-Харкорте в третий раз, в дверь постучал слуга и доложил: «Мадам, приехал майор Маду». Кайнене попросила Ричарда спуститься с ней вместе.
— Маду — мой старый друг, я хочу вас познакомить. Он только что вернулся из Пакистана, с учений, — пояснила она.
Ричард еще в прихожей учуял запах одеколона, приторный, навязчивый. Наружность самого гостя была примечательна: широкое лицо, кожа цвета красного дерева, толстые губы, приплюснутый нос; Ричарду почудилось в нем что-то первобытное. Когда тот протянул руку, Ричард невольно отступил: гость был громадного роста. Ричард привык быть выше всех, смотреть на людей сверху вниз, но сейчас перед ним стоял человек на полголовы выше, а широкие плечи и могучее сложение будто еще прибавляли ему роста.
— Ричард, это майор Маду Маду, — представила Кайнене.
— Здравствуйте, — сказал майор Маду. — Я о вас наслышан от Кайнене.
— Здравствуйте, — пробурчал Ричард.
Это уже слишком: запросто, с чуть снисходительной усмешкой называть Кайнене по имени, будто Кайнене не просто рассказывала ему о Ричарде, а нашептывала на ухо, с глупым хихиканьем, рожденным физической близостью. Маду Маду — надо же такое имечко выдумать. Ричард сел на диван; Кайнене предложила выпить, он отказался. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица. Ему было бы приятнее, если бы Кайнене сказала: «Это Ричард, мой любовник».
— Так вы с Кайнене познакомились в Лагосе? — начал разговор майор Маду.
— Да.
— Она впервые рассказала мне о вас, когда я звонил ей из Пакистана, с месяц назад.
Ричард не знал, что ответить. Он понятия не имел, что Кайнене звонили из Пакистана, и не помнил, чтобы она хоть раз упомянула о дружбе с офицером, у которого что имя, что фамилия — все одно.
— А вы давно знакомы? — спросил Ричард и тут же забеспокоился, не промелькнуло ли в его тоне подозрение.
— Наши семьи соседствуют в Умунначи. — Майор Маду повернулся к Кайнене: — Говорят, мы даже в родстве, так ведь? Только ваши предки украли нашу землю, и мы от вас отреклись.
— Нет, это ваши предки украли нашу землю, — со смешком возразила Кайнене.
Ричарда удивил ее низкий, хриплый смех. Еще больше его удивило, как по-хозяйски держался Маду — развалился на диване, без спроса сменил кассету в магнитофоне, шутил со слугами. Ричард чувствовал себя не у дел. Почему Кайнене не предупредила, что майор Маду останется ужинать? Почему она пьет не джин с тоником, как Ричард, а разбавленный виски, как майор Маду? Почему майор Маду засыпает его вопросами, будто он здесь хозяин, а Ричард — гость, которого надо развлекать? «Как вам нравится Нигерия? Очень вкусный рис, правда? Как ваша книга? Как вам Нсукка?»