Оланна повернулась к кассиру и написала на клочке бумаги свою фамилию.
— Добрый день. Мне, пожалуйста, билет до Лагоса в один конец.
— Озобиа? — Рябое лицо кассира расплылось в улыбке. — Дочь господина Озобиа?
— Да.
— Ах! Прекрасно, мадам. Сейчас попрошу швейцара проводить вас в зал ожидания для важных лиц. — Кассир оглянулся. — Икенна! Где этот дурень? Икенна!
Оланна, покачав головой, улыбнулась.
— Спасибо, не надо. — Ей совсем не хотелось сидеть в зале для важных лиц.
Общий зал был битком. Оланна сидела напротив троих бедно одетых ребятишек; они хихикали, а отец грозно посматривал на них. Ближе всех к Оланне сидела их бабушка, мрачная морщинистая старуха, она сжимала сумочку, бормоча под нос. От ее покрывала шел затхлый дух — по такому случаю наряд явно извлекли из сундука. Когда звонкий голос объявил о прибытии самолета «Найджириа Эйрэйз», отец вскочил и снова сел.
— Вы кого-то встречаете? — на игбо спросила у него Оланна.
— Да. Мой брат. Прилетает из-за границы, он учился там четыре года. — Говор выдавал уроженца Оверри и деревенского жителя.
— Вот как. — Оланна хотела спросить, из какой страны прилетает его брат и на кого учился, но раздумала. Мужчина мог и не знать.
К Оланне обратилась бабушка:
— Он первым из нашей деревни уехал за границу, и односельчане приготовили для него танец. Танцоры будут встречать нас в Икедуру. — Она гордо улыбнулась, обнажив коричневые зубы. Ее акцент был еще сильнее, чем у сына, Оланна с трудом ее понимала. — Соседки мне завидуют, но разве я виновата, что у их сыновей пустые головы, а мой сын заслужил стипендию у белых?
Объявили о прибытии еще одного самолета, и отец закричал:
— Chere! [18]Это он? Он!
Дети вскочили, отец велел им сесть, а сам поднялся. Бабушка прижала сумочку к груди. Оланна смотрела, как садится самолет. Он коснулся земли, а когда заскользил по полосе, бабушка с криком выронила сумочку.
Оланна и сама испугалась:
— Что такое? Что случилось?
— Куда он едет? — Бабушка схватилась за голову- Chi m!Боже мой! Горе мне! Куда везут моего сына? Неужто обманули?
— Не волнуйтесь, он остановится. Он так всегда приземляется. — Оланна подняла с пола сумочку и взяла мозолистую бабушкину руку в свою. — Он остановится, — повторила она.
Оланна держала бабушку за руку, пока самолет не остановился. Буркнув что-то о глупцах, которые не умеют строить самолеты, старушка высвободила руку, и семейство устремилось к выходу для встречающих. Идя на посадку, Оланна то и дело оглядывалась, надеясь хоть одним глазком посмотреть на сына, прилетевшего из-за границы, но так его и не увидела.
Полет был тряским. Сосед Оланны громко хрустел горьким орехом кола и все пытался завести с ней разговор, а Оланна отодвигалась дальше и дальше, пока не оказалась прижатой к стенке.
— Я просто хотел сказать, что вы очень красивая, — объяснил сосед.
Оланна с улыбкой поблагодарила и уткнулась в газету. Расскажи она Оденигбо о попутчике, он посмеялся бы, как смеется обычно над ее воздыхателями, со своей всегдашней непоколебимой уверенностью. Именно эта уверенность и покорила ее два года назад в Ибадане, в дождливый июньский полдень, скорее напоминавший синие сумерки. Оланна приехала из Англии на каникулы. У нее был серьезный роман с Мухаммедом. Вначале она не обратила внимания на Оденигбо, стоявшего впереди нее в очереди за билетами в университетский театр. Могла бы и вовсе его не заметить, если бы не билетер, знаком подозвавший седовласого белого, стоявшего за ней. «Позвольте вам помочь, сэр», — выговорил билетер с нелепым «белым» акцентом, излюбленным невеждами.
Оланна была раздосадована, но не слишком — все равно очередь двигалась быстро. Она никак не ожидала столь яростного отпора от человека в коричневом костюме и с книгой в руках — Оденигбо. Он шагнул вперед, вернул белого в очередь и обрушился на билетера:
— Жалкий неуч! Чем белый лучше ваших земляков? Вы должны извиниться перед всей очередью! Сейчас же!
Оланна изучала взглядом его крепкую коренастую фигуру, дуги бровей за стеклами очков, а про себя уже прикидывала, как расстаться с Мухаммедом, причинив ему по возможности меньше боли. Вероятно, она ощутила бы самобытность Оденигбо, даже если б он и не подал голоса; все было ясно уже по прическе, по ореолу торчащих волос. Однако выглядел он ухоженным — явно не из тех, кто подкрепляет радикализм неряшливостью. Когда он проходил мимо, она сказала с улыбкой: «Вы молодчина!» Впервые в жизни она так расхрабрилась, потребовала внимания от мужчины. Он остановился, представился: «Меня зовут Оденигбо». «А я — Оланна».
Много позже она сказала, что в тот миг ощутила искру между ними, а он признался, что желание причиняло ему тогда физическую боль.
Испытав на себе силу его страсти, Оланна была потрясена. Она не подозревала, что мужские ласки способны доводить до беспамятства, поднимать туда, где ни о чем не думаешь, ничего не помнишь, только чувствуешь. За два года острота ощущений не притупилась, как не ослаб и восторг Оланны перед его чудачествами и твердыми убеждениями. Правда, Оланна опасалась, что причина только в их встречах урывками — они виделись на каникулах, а все остальное время переписывались, перезванивались. А теперь, когда она вернулась в Нигерию и им предстояло жить вместе, его уверенность и отсутствие даже тени страха перед будущим, ставило Оланну в тупик.
Оланне не хотелось ужинать с родителями, тем более что они пригласили господина Оконджи, но мать зашла к ней в комнату и стала упрашивать: ну, пожалуйста, ведь не каждый день мы принимаем министра финансов, а сегодняшний ужин особенный — из-за строительного подряда, которого добивался отец.
— Biko, [19]оденься красиво. Кайнене тоже принарядится, — добавила мать, словно упоминание о сестре-двойняшке к чему-то обязывало.
Теперь, сидя за столом, Оланна расправила салфетку на коленях и улыбнулась слуге, который поставил перед ней тарелку с разрезанным пополам авокадо. Он был в туго накрахмаленной белой форме — брюки как из картона.
— Спасибо, Максвелл.
— Пожалуйста, — промямлил Максвелл и двинулся дальше с подносом.
Оланна обвела взглядом сидящих за столом. Родители, согласно кивая, внимали рассказу господина Оконджи о встрече с премьер-министром Балевой. [20]Кайнене уставилась в тарелку с лукавой гримаской, будто посмеиваясь над авокадо. Никто из них не поблагодарил Максвелла. А стоило бы, подумала Оланна, ведь это такая малость, знак уважения к тем, кто тебе служит. Как-то раз она уже завела об этом речь, но отец сказал, что им и без «спасибо» хорошо платят; мать возмутилась: начнешь их благодарить — чего доброго, распустятся; Кайнене, как всегда, промолчала со скучающим видом.
— Давненько я не едал такого вкусного авокадо, — похвалил господин Оконджи.
— С одной из наших ферм, — вставила мать. — Под Асабой.
— Попрошу слугу вам завернуть, — предложил отец.
— Отлично, — обрадовался господин Оконджи. — Правда ведь, вкусно, Оланна? Ты так смотришь, будто авокадо кусается. — Он расхохотался грубо, фальшиво, а мать с отцом подхватили.
— Очень вкусно. — Оланна подняла голову. Улыбка господина Оконджи сочилась влагой. В клубе «Икойи» на прошлой неделе, когда он сунул Оланне в руку свою визитку, ей казалось, будто рот у него полон слюны и стоит ему улыбнуться, как по подбородку потянется ниточка.
— Надеюсь, ты подумала и решила работать у нас в министерстве, Оланна. Нам нужны первоклассные специалисты вроде тебя.
— Не каждому предлагает работу сам министр финансов, — заметила мать, будто бы ни к кому не обращаясь, и улыбка осветила ее продолговатое шоколадное лицо красоты настолько безупречной, что подруги прозвали ее Картинкой.
20
Абубакар Тафава Балева — нигерийский политический деятель, в 1960 г. возглавил первое правительство независимой Нигерии.