— Зар-раза! — подходя к Завгороднему, сквозь зубы процедил Федор.
Все это продолжалось одну или две секунды. Роман стремительно шагнул навстречу рябому и коротко снизу ударил его в подбородок. Голова Федора резко откинулась назад, и он, неуклюже взмахнув руками, упал.
Роман бросился к другому, но в это время кто-то третий стукнул его по голове тяжелым и острым.
Подкосились ноги. Роман вскрикнул и свалился на холодный песок.
Захар Бобров не получал богатого наследства, не находил клади, не ожидал со шкворнем на полуночной дороге проезжего купца. Не добрый дядюшка выводил его в люди — сам вышел. И если уж кому сказать спасибо, так только рукам мозолистым да цепкому, изворотливому уму. Без них быть бы Захару голодранцем, мыкать до скончания века нужду. Скоро привыкает к людям нужда, а коли привыкнет, не столкнешь ее со двора, не рассеешь по ветру.
Когда Захар женился, отец при разделе дал ему телку да старую посаженную на ноги кобылу. От тестя получил двух овечек. С тем и начинал хозяйствовать. Туго пришлось. Под седелку последний зипун подкладывал. Как дите родное, скотину выхаживал. Знал, что от кобылы жеребенок будет, а овцы объягнятся. И жил одной этой надеждой, часом с квасом, порою с водою.
Перед каждым встречным шапку ломал. Даже Демке-придурку и тому кланялся. Одного боялся: как бы не разорили, не пустили с сумой. Это ведь сплошь и рядом. Только станет мужик на ноги подыматься, его и прихлопнут. Не мытьем, так катаньем доймут, потому как каждому хочется быть первым человеком.
А Захарку не обидели. Рассуждали, что далеко кулику до Петрова дня. Дескать, пусть горемычный хлеба-соли вдоволь отведает. А того не знали, что Захарка далеко метит, что ему много всего надо. Жеребенок конем стал, в пристяжку пошел. Хороший меринок удался, а главное — ко двору.
Так бочком-бочком и вылез Захарка из нужды. Чем справнее становился, тем ниже кланялся, пока силу свою не учуял.
Проморгали мужики-благодетели, опростоволосились. Теперь возьми, выкуси! Потесниться придется: Захару Федосеевичу большой размах нужен! Перечить станешь — самому себе врагом будешь. А как же? На том и свет стоит.
У Захара Боброва хозяйство крепкое. Дом пятистенный посреди села, кони, что ястребы степные, счету нет разной живности. А паровая, вальцевая мельница! Сбился, построил ее и высоко поднялся. Отмахали подрезанными крыльями ветряки на выгоне. Нету подвозу. Не всяк рад простому размолу. Вези к Захару Федосеевичу — в обиде не будешь.
Разбогател Захар, а душа ожесточилась: лютой стала. Нет в ней больше жалости. Одна месть бушует за прошлое, за Захарку, которого только бог и признавал за человека. А ты теперь подходи с почтением да поклоном. И то еще Захар Федосеевич подумает, как с тобой обойтись. Вот оно что!
Мельница Боброва — у самой кромки бора. Дорога к ней — песок по колена. И днем подвоз, и ночью. Со всей волости мужики на поклон съезжаются.
«Вот и Захарка вам пригодился», — думал он, разглядывая столпившиеся у весов подводы. Было завозно. Дела шли хорошо. В июне мельница не простаивала. А то ли будет, когда народ отстрадует! Захочется, небось, калачей из нового хлеба отведать.
Захар Федосеевич, как всегда, в синей полинялой рубашке, перехваченной ниже живота сыромятным ремешком, в броднях, сидел на отдававших смолистым душком плахах. Еще неделю назад эти плахи привезли с кордона для ремонта отсеков и до сих пор ничего не сделали, лодыри. Каждый только насчет своего достатка соображение имеет, а хозяйское — пропади оно пропадом. Ведь покоробит же на солнце плахи. Хоть бы прибрали куда.
— Иродово семя! — проворчал Бобров, скручивая цепкими пожухлыми пальцами папироску. На его вздернутом, сплющенном на конце носу выступили капельки пота.
Где-то невдалеке, покрывая людское многоголосье, закуковала кукушка. Мудрая лесная птица считала чьи-то года. Захару Федосеевичу ворожить нет нужды. Больше шести десятков все равно не протянет. До сорока пяти еще так-сяк держался, а теперь сдал. Морщины синими рубцами залегли на лбу. Из-под дряблой кожи остро выпирают скулы. И того хуже — ослаб взгляд.
Снова тяжелым камнем легло на душу беспокойство. Доживает жизнь свою Захар, богатства достиг, да еще какого! Только вот мало радости от этого, когда знаешь, что нажитое прахом пойдет. Все есть у Боброва, а наследника нет. Еще молодухой скинула Дарья на покосе — и как отрезало.
На брата Фому и племянника Ваньку надежда, как на лед вешний. Промотают добро. Сколько им ни отсуди — все промотают. Да еще тебя же на все лады костить будут, могилки не подправят. Уж лучше чужим отдать или пустить деньги на храм божий.