Вскоре сдвинули к стене столы, и Колька Делянкин развернул хромку. И заходил под ногами пол от удалой русской пляски. Потом Макар Артемьевич сорвался с места, растолкал плясунов и попросил сыграть гопака. Пошел вприсядку, на зависть деревенским парням. Вызвал в круг сваху, тетку Ганну.
Пока шел перепляс, Гаврила уговаривал Митрофашку показать всем рубцы на спине.
— Пусть посмотрят! Каждый должен знать про это! Помнить!
— Да уж все знают. Не надо! — морщась, возражал писарь.
— Покажи! Знать — одно, а видеть — совсем другое!..
— Давай лучше выпьем еще, и дело с концом!
— Нет, ты меня не отговаривай! — настаивал кузнец. — Хочу, чтобы все видели!.. Люди! Лю-ди!.. Посмотрите, люди! — и поднял подол писаревой рубашки. Открылось стянутое струпьями тело. — Лю-ди!..
Митрофашка смешно махал руками, стараясь отбиться от Гаврилы. Но тот держал его крепко, по-медвежьи.
Все застыли в каком-то страшном оцепенении. Но вот распахнулась дверь, и в прихожую широко шагнул Петруха Горбань. За ним — Касатик. Оба улыбчивые и немного сконфуженные.
— Извиняйте нас, — проговорил Петруха, снимая сосульки с выбеленных инеем усов. — Только захотелось на радость дружков посмотреть. Да и поздравить.
На них навалились, потащили к столу. Гаврила полез целоваться к зятю, но его не пустили. Роман трижды налил кустарям по полной. Однако Петруха последней рюмки пить не стал.
— Мне уж много. Лишняя будет, — сказал он. — А наше дело сами знаете какое…
Подсев к нему, Роман рассказал о встрече во Вспольске, на постоялом дворе. Передал разговор со слесарем слово в слово.
— Спасибо, — поблагодарил Петруха. — Как фамилия его?
— Гурцев. Куприяном зовут.
— Не слышал такого. Может, приезжий какой?
— Приезжий. Из Иркутска.
— А может, и провокатор, шпион… Ну, да мы тоже не лыком шиты!
— Вроде, славный парень.
— О нем Абрам Давыдович ничего не говорил? — спросил Петруха, выжидательно глядя на Романа.
— Как же! Он сказал, что к нему плохие люди не ходят.
— Значит, наш человек. Свой.
— Правда, он со слесарем этим не шибко знаком.
— Абрам Давыдович знает вашего Куприяна лучше, чем мы друг друга. Поверь мне.
Снова плясуны вышли в круг. Все сгрудились возле них. Только Касатик заигрывал с попадьей в углу. Обнимал ее, нашептывая на ухо:
— Всем хороши, мадам! Глазки у вас, как маяки. Ручки — канаты. Таких с удовольствием берут на абордаж! Вот только прошлое у вас темное: жена служителя культа. Матушка…
— А и что ж я поделаю! — кокетничала она. — Отец Василий забросил меня.
— Стыдно, мадам, мировой капитал поддерживать! Вы повернитесь лицом к пролетариату! Пришвартуйте сердце матроса! — подмигнув Петрухе, Касатик кивнул в сторону попадьи. — В перековке нуждается… Придется подзаняться с матушкой.
Гузырь отливал водой бабку Лопатенчиху. Безмолвная, лежала она у порога. Спала, оглушенная самогоном. Но вот беззубый рот что-то прошамкал, и дед облегченно вздохнул.
— Ее хватит еще не на одну свадьбу! — заметил Ванька.
— Крепка, язви ее, — поддакнул Трофим.
— Мохом поросла, любо-дорого, ан которых покрепчее будет, — согласился дед.
Расходились по домам глухой ночью. Яков прощался с гостями у ворот.
— Касатиков конь пусть у вас постоит пока, — попросил Горбань, прыгнув в седло.
— А где же он сам, Касатик? Что-то я не углядел.
— Перековывает попадью. У нее, видать, заночует, — улыбнулся Петруха.
Степан Перфильевич привез из Галчихи омскую газету «Сибирская речь», которая обошла все село и была зачитана до дыр. До сих пор покровчан мало интересовали события, происходящие в политической жизни Сибири. Они прямо не касались мужиков, не вносили существенных перемен в давно установившиеся порядки. Падение Советской власти было встречено здесь равнодушно, как и создание Западно-Сибирского комиссариата и Сибирского временного правительства.
Мужикам чужда была мышиная возня завзятых политиканов, образовавших Всероссийскую директорию. Впрочем, о последней они знали только понаслышке, и никто не брал себе в толк, что это за штука и нужна ли она вообще. Высшей властью со времени падения Советов для покровчан был начальник волостной милиции Марышкин. Он ловил кустарей и дезертиров, его следовало остерегаться.
И вдруг оказалось, что Марышкин — седьмая вода на киселе. Есть повыше. «Сибирская речь» печатала постановление совета министров временного Всероссийского правительства:
«Ввиду тяжелого состояния государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет Министров постановил: передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного правителя».