В доме лавочника состоялся совет, на котором был также сын Степана, прыщастый, прибывший на побывку юнкер. Решили послать верхового в волость за милицией. А пока что самим принять меры. До вечера милиция из Галчихи не подоспеет… Как-никак пятьдесят верст в оба конца.
Договорились сделать у Семисосенок засаду. Кто-то ведь должен прийти за деньгами. Если придут один — двое, что наиболее вероятно, арестовать, а если больше — дать бой, не отпускать от себя, пока не появится милиция. В отряд, кроме лавочника и его сына, вошли объездчики Федор Быков и Корней Шугайлов да Никита Бондарь — справный мужик с Харьковской улицы. К ним напросился и десятский Мишка Жбанов, который имел с кустарями свои счеты.
Из села вышли по одиночке, огородами. Собрались за кладбищем, куда Степан Перфильевич загодя выслал приказчика с подводой. На телеге под сеном лежали две новеньких трехлинейки да дробовик.
Чуть позже выехал Захар Федосеевич. Не с голыми руками отправился в опасный путь: прихватил из дому берданку крупного калибра, патроны зарядил волчьей картечью. А туго придется — можно и наутек. Не догонят. Гнедко не выдаст. Получите, иродово семя, бобровские трудовые денежки, сполна получите!
У горбатого, осевшего на бок моста через пересохшую речку Прорыв повстречался кузнец Гаврила с возом валежника. Бричка нагружена до отказа колодами, смолистыми пнями. У лошаденки жилы вытягиваются от натуги.
— Далеко едешь на ночь-то глядя, Федосеевич? — спросил Гаврила.
— Того… значит… по делам своим, — не зная, что ответить, пробормотал Захар.
— Какие ж дела сейчас? — допытывался кузнец, уступая дорогу.
— Гнедка поразмять надо, милок. Застоялся конь, — нашелся, наконец, мельник.
В балках и над Прорывом густел туман. В бору уныло кричала птица-сизоворонка. А сердце щипала жуть. Захар хотел повернуть обратно, да в том месте, где дорога вплотную подходит к кромке бора, из-за сосны показалась голова Степана Перфильевича.
— Поторапливайся, Захар Федосеевич, — негромко проговорил лавочник, — наши уже там.
Трясло, как в ознобе. Стучали зубы. Бобров нагнулся у сосны с двумя вершинами, делая вид, что прячет деньги. Проклятые Семисосенки! Мельник еще никогда не бывал в таком отчаянном положении. Ясно, что за ним наблюдал кто-нибудь из кустарей. Бобров ждал окрика, выстрела. А чего! Взбредет в голову бродягам порешить человека — и порешат. Попробуй спросить с них, коли они власти не признают! Сам начальник милиции ездит не иначе, как со взводом охраны. А у Захара Федосеича много завистников. Почитай, все село. Нет, напрасно он послушался лавочника. Сам Степан Перфильич прячется в согре, а ты вот копайся тут, на виду у злодеев. Надо было никому не говорить, а послать сюда Ваньку с тыщей, и вся недолга. Только одно обидно: не просят деньгу, а требуют. Да еще какую деньгу!
Захар, как уговаривались, отъехал немного от Семисосенок и свернул в лес по дорожке, на которой его ожидал лавочник. Мерина привязали, а сами, пробираясь через колючий кустарник, пошли к месту засады.
— Поубивают нас, иродово семя! — простонал мельник. — Поубивают!
Лавочник окрысился:
— Струсил? Из-за тебя кашу заварили. Значит, помалкивай!
Степан Перфильевич был внешне спокоен. В каждом его жесте и взгляде чувствовалась собранность. Он сам пошел на поимку кустарей и сейчас не сомневался в успехе. Впрочем, в случае неудачи лавочник ничего не терял.
В голове Захара бурлили противоречивые мысли. Мельник был благодарен Степану Перфильевичу за защиту. Давно следовало проучить лесных разбойников, отбить у них навсегда охоту к чужому добру. Однако, если кустарей не захватят, сведут они счеты с Захаром Федосеичем. Тогда и тыщей не откупишься. Хотелось бежать, куда угодно, только бежать.
И мельник уже поотстал немного, чтоб сподручнее было скрыться. Но Степан Перфильевич зловеще прошептал:
— Торопись!..
У самой кромки наткнулись на рябого Федора. Он лежал в небольшой ямке, направив в сторону Семисосенок ствол своего смит-вессона. Неподалеку от объездчика, взобравшись на толстый сук, пристально всматривался в вечернюю синеву десятский. Остальные скрывались в лощинке, выходившей на дорогу.
Бобров и лавочник залегли рядом с Федором. Мельник вырыл прикладом берданы упор для руки, хотя знал, что стрелять ему все равно не придется. Сейчас он и за десяток шагов не увидел бы человека. Разве что для острастки выпалить при случае раз — другой?