— Кто убил сынка лесничего? — спросил Мефодьев.
— Черт его знает! Кто-то стукнул. Может, Роман Завгородний? — проговорил Зацепа. — Мы там задерживаться не стали. С места — в карьер!
— Значит, и Якова арестовали? Осмелел Марышкин с приходом на царство Колчака. Не разъяснишь ли ты, Семен, и ему? А? — улыбнулся Петруха.
— И это можно! — весело отозвался Волошенко.
— Марышкину разъяснить не помешало бы! — поддержал Горбаня Ефим Мефодьев. — Ведь что получается? Тереху забрали, Митрофана забрали, Якова забрали. А сколько в тюрьме сосновских, воскресенских мужиков! Каждую ночь расстреливают.
— Не ударить ли нам по тюрьме? — спросил Петруха и услышал в темноте взволнованное дыхание Ефима. — Как, братва?
— Ударить! — не задумываясь, крикнул Мефодьев.
— Хоть народу силу свою покажем, что не боимся белой сволочи, — продолжал Петруха. — И товарищей своих спасем. Только все обмозговать надо.
— Уже обмозговано! — послышался задорный голос Ефима.
Тут же Мефодьев выложил свой план нападения на тюрьму, который он вынашивал с лета. План был прост и смел. Если как следует подготовиться — в успехе нечего было сомневаться.
Ночью покинули обжитую заимку. Ни к кому не заезжая, верхами и на подводах проскочили Покровское. В снежной замети мелькнули и остались позади редкие, робкие огоньки села.
— К матушке бы сейчас пришвартоваться! — мечтательно произнес Касатик, кутаясь в воротник тулупа. Зацепа понужнул коня.
Они ехали в санях последними, прикрывая кустарей с тыла. Под дерюгой горбился «Максимка», отремонтированный Ливкиным. Последнее время Никифор с Касатиком не расставались ни на минуту. Вместе ходили в разведку, вместе занимались хозяйственными делами на заимке, спали рядом. Даже курили враз. Стоило одному из них достать кисет, как закуривали оба. Короче говоря, жили душа в душу.
— Вот и не сознательная она, матушка, значит, — продолжал Касатик, — а кое-что соображает в смысле передовых идей. Ежели, говорит, все такие пролетарии, чернявые да обходительные, то я этим премного довольна. И, дескать, не жалею мировой капитал, как он есть насильственный, а не по доброму согласию.
— Агитнул попадью?
— А то как же! Плакала, когда провожала. Я тебе, говорит, сердце отдаю, а в придачу батюшкин шарф да подштанники ненадеванные.
— И взял? — с интересом спросил Зацепа.
— Подштанники взял. Шарф тоже. А сердце, говорю, себе оставь. Нельзя человеку без сердца. Особо тому, что пролетарию сочувствует. Сердце, оно как компас. Только у компаса стрелка — на норд, а у сердца — на счастье.
— Верно, — согласился Никифор, подхлестывая вожжой коня.
На полпути к Галчихе свернули в степь. Поехали по целику. Лошади грузли в сугробах. Касатик и Зацепа соскочили с саней, пошли рядом навстречу ветру, пронизывающему насквозь.
Вскоре цепочкой потянулись вдоль лога галчихинские заимки. У одной из них Петруха остановился.
— Здесь встанем на дневку, — сказал он подъехавшему Мефодьеву.
Ефим одобрил Петрухин выбор. Отсюда до Галчихи не больше двух с половиной — трех верст. Да и место скрытое. Со стороны бора заимку подковой прикрыл колок.
Всадники спешились, отпустили у седел подпруги. Все собрались в кучу. Мефодьев, избранный командиром отряда, отдал первый боевой приказ. Касатик и Зацепа должны ехать в село. Заночевать там, сказавшись новобранцами, а днем разведать, какие у милиции силы и где они сосредоточены.
— В полночь буду ждать вас у околицы, на Мотинской дороге, — заключил Ефим. — Да действуйте поосторожнее. Не то — погубите и себя, и других.
— Понятно, — коротко бросил Зацепа, направляясь к саням.
Пулемет снесли в избушку. Касатик переоделся. Снял с себя бушлат и тельняшку, напялил узкую в плечах гимнастерку Кости Воронова: матросам у властей нет веры.
В снежном просторе, гудящем метелью, скрылась подвода разведчиков.
— Скоро уж утро, — определил Петруха. — Идите, хлопцы, спать. Я посторожу.
В караулке воняло паленой шерстью и керосином. Потягивая носом спертый воздух, Карябкин гадал, отчего бы это. Ну, керосин — понятное дело. Перед надзирателем на грубо сколоченном столике пошатывался по сторонам, будто пьяный, красноватый огонек коптилки. Могло нести и от пола. Совсем недавно в этой избушке Рогачев держал керосиновые бочки.
Причину паленого запаха удалось установить не сразу. Карябкин добросовестно обнюхал валенки, сушившиеся у железной печки. На топчанах спали часовые. И их обследовал надзиратель. И только после длительных поисков обнаружил в углу дымящийся потник. Сырые дрова стрельнули искрой на целых полторы сажени.