— Э-э-э… Стрелять, не жалея патронов! Ни один красный не должен уйти живым!
Милиционеры залегли в канаве, в каких-нибудь двадцати саженях от избы. Им хорошо были видны выходившие во двор окна и двери. Марышкин и Груздь выдвинулись вперед, устроились за углом пригона. Начальник милиции чувствовал себя героем. В распахнутой венгерке, красный от мороза и ожидания развязки, он окинул гордым взглядом цепь и выстрелил из нагана вверх. И все услышали, как в сенях что-то стукнуло. Должно быть, дверь. И снова наступила звонкая морозная тишина.
— Сдавайтесь! — гаркнул Марышкин. — Выходить по-одному! Малейшая попытка сопротивления — и перестреляем всех!
Осажденные не отвечали.
— Э-э-э… Даем минуту на размышление. Полагаю, что этого достаточно. Затем открываем огонь. Будьте благора…
Марышкин не успел договорить. Из сеней хлобыстнул выстрел, и с начальника милиции слетела каракулевая папаха. Он шарахнулся за угол, запальчиво крикнул:
— Пли по су-киным сынам!
Тишину потряс залп. Эхо повторило его и понесло над Кукуем. Затем пошла беспорядочная стрельба.
В избе, кроме Семена и его жены, были Петруха и Никифор. Алена первая заметила опасность. Мужики еще спали, когда она собиралась доить корову. Случайно взглянув в окно, Алена заметила фигуру Марышкина, мелькнувшую у пригона.
— Хлопцы, вставайте! — закричала она. — Милиция наехала!
Горбань и Зацепа в одном белье, схватив оружие, бросились в сени. А Семен помог жене спуститься в подполье.
Выстрелил в Марышкина Петруха. Он решил драться до последнего патрона. Если уж погибнуть, так прихватить на тот свет кое-кого из милиционеров. И еще надеялся Петруха на подмогу. Неподалеку, в хатах Мефодьева и Воронова, отдыхали остальные кустари, которые ушли от Волошенко перед самым утром. Товарищи услышат перестрелку и придут на помощь.
Когда раздался залп, Петруха вдруг ткнулся головой в косяк двери и зажал рукой правый глаз. Сквозь пальцы засочилась на тельняшку кровь.
Зацепа метнулся к нему, рванув на себе исподнюю рубашку. Нужно было перевязать друга. Но тут же упал. Его опрокинула навзничь острая боль в голове и руке.
— Ложись! — раздался голос выскочившего в сени Семена. Ухватив за плечо Петруху, он повалил его на пол. Стены сеней были сделаны из горбылей, но внизу лежало два венца бревен, которые могли служить надежным укрытием.
Шквал огня внезапно стих. Из прошитых пулями сеней и окон никто не отвечал. Кольцо милиционеров стало сжиматься. Буровя сугробы, по-пластунски и перебежками они подвигались к избе.
Волошенко увидел в просвете между горбылями высунувшегося из-за пригона Марышкина и выстрелил. Начальник милиции метнулся, словно уклоняясь от пули, и свалился на снег. Выискивая другую цель, Семен заметил красное пятно вокруг головы Марышкина. Кажется, отвоевался. Весь залитый кровью, к Семену подполз Горбань. Правой рукой он зажимал глаз, левой стрелял. Тут же к ним присоединился Зацепа.
Встретив сопротивление со стороны сеней, милиционеры, отчаянно стреляя, обходили избу, чтобы попасть в нее с улицы. Петруха разгадал их уловку.
— К окнам! — прохрипел он.
Но в рядах наступавших произошла какая-то заминка. Они сбились в кучу и по канаве стали поспешно откатываться к бору.
— Ура! — послышалось в хлестком перестуке выстрелов.
— Наши! — выдохнул Никифор, откидываясь на ступеньки крыльца.
Волошенко распахнул дверь сеней и выскочил во двор. С колена, не хоронясь, открыл стрельбу по милиционерам, углубляющимся в бор. Те отвечали все реже и реже.
— К коням отступают. Теперь до Галчихи будут скакать без оглядки! — весело сказал, подбегая к Семену, Костя Воронов.
Все кончено было с поразительной быстротой. На огороде остались лежать четверо убитых. Рядом с Марышкиным раскинулся Груздь. И тут он не отстал от своего начальника, которому был всегда предан.
Яков перевязал Петруху. Пуля прошла скользом, повредив глаз и височную кость.
— Красоту попортили гады! — полушутя сказал Горбань. — Косым сделали.
— Ничего. Марусе ты и такой хорош, — тем же тоном ответил Завгородний.
— Думал, что крышка нам. Последний патрон приберег в нагане для себя, чтоб живым не попасть к ним в руки.
— Дай-ка, Петро, одеться помогу. Тут собачий холод, — проговорил Яков, взглянув на изрисованные пулями окна. Костя принялся затыкать их тряпьем.
Касатик хлопотал над Зацепой. Обе раны у Никифора были легкими, но крови потерял немало.
— Раз тебя бросил одного и то каюсь, — выговорил дружку Касатик. — Нет, теперь шалишь! Теперь на абордаж брать буду.