Одного не одобрял Бобров в своем механике — страсти к охоте. Ведь это же баловство, и только. Еще бы дичь на озерах была стоящая, а то за дохлым чирком неделю гоняется. Правда, работу блюдет. Так мог бы когда на досуге лишнюю полтину со стороны прихватить. У мужиков нужды много — кому замок починить, кому что запаять. А он берданку на плечи и пошел, охотник. И так видно, сколько в охоте проку. Кто ею живет — гол ходит.
И снова мысль Захара Федосеевича вернулась к злополучной записке. Что делать? Теперь от кустарей милости ждать не приходится. Смертью пригрозили. С них и станется. Пустят в расход, и как не жил человек.
И представилось мельнику, что он идет по улице. А его караулят у сада. Варнак сидит на дереве, на той самой березе, где ребятишки разорили грачиное гнездо, и целится. И падает Бобров. Пуля насквозь прошила. Народ ахает, а Захара уж нету: записывай в поминание.
Или ночью в окошко застрелят. Надо бы ставни вплотную подогнать, чтобы не просвечивали.
И все Степан Перфильевич. Он подзудил: дескать, выловим кустарей и властям сдадим. Еще наградные, мол, получим. Получишь, разевой рот пошире! Хотя что ему? С него не требуют тыщи.
Может, все-таки поймают разбойников? Дотоль же Захар Федосеевич будет как можно реже выходить из дома, а куда выезжать — винтовку в телегу. Тыща — деньги немалые.
Гроза сваливалась на село. Встряхивал землю гром. Дико и зловеще металась по небу молния. Она озаряла все вокруг ослепительно-синеватым светом, выискивая тех, кому уготована кара божья. Месяц назад удар пришелся на заимку баптистов с Подборной. Сколько ни обкладывали хозяйку дерном, не отошла — сажей подернулась вся.
Захар боялся грозы. Закупоривал дом — закрывал вьюшки у труб, ставни, двери. Но сегодня очумел с ночной облавой. А Демка, поди, еще не вернулся с выгона. Не торопится, варнак, на ходу спит.
В короткую минуту затишья до слуха Захара донесся курлыкающий звук открываемой калитки. Кто-то входил во двор. Собаки не лаяли. Наверное, Дарья. И чего по такому ливню идти отчаялась? Могла б и обождать, повременить малость.
Всю ночь не сомкнул Захар глаз, натерпелся страха. Отоспаться бы теперь. Да сон не шел, будто его кто метлой отмахивал. Тяжелый гуд стоял в голове.
В сенях заскрипели половицы, резко хлопнула дверь.
— Хозяева есть? — донесся до Захара сиплый мужской голос.
Мельник вздрогнул и схватил лежавшую на постели винтовку: нервы не выдержали. Однако одумался. Кто из лихих людей осмелится войти к нему среди бела дня?
Из прихожей слышалось нетерпеливое потоптывание. Бобров хотел повесить берданку на гвоздь, но пальцы не слушались. Будто судорогой свело их. И все это от треклятой ночи. А там, в передней, не иначе как сосед. Ведь заходят же к Захару мужики по делам. Может, механик Ливкин сподобился? На грозу не посмотрел. В эдакую непогодь и своего голоса не узнаешь.
Мельник отшвырнул винтовку в угол, на кучу тряпья, и распахнул дверь. И странное дело: спокойствие вернулось к нему, хотя именно теперь он был лицом к лицу с опасностью.
У порога стоял мужчина в матросском бушлате и черной папахе, с которой тонкими струйками стекала мутная вода. Большим пальцем правой руки он покручивал ус, внимательно разглядывая хозяина.
— Не признаешь, Федосеевич? — заговорил пришелец.
— Плохо стал видеть, — глухо ответил Захар. — Плохо.
— Ты откуда это ехал ни свет ни заря? А?
— В Галчиху обернулся… В Галчиху. А ты кто таков? Чей будешь?
— Я?.. Поди, Петруху Горбаня знаешь?
— Петруху?.. Слышал, любезный. Слышал. Оно ить как не знать, коли в одном селе. Я тебя ишшо малым помню. А касательно всего прочего, так нечистый попутал. Стар стал. Из ума выжил. Пощади, Петрованушка…
— Успокойся. Не трону, — медленно проговорил Петруха, утирая лицо широкой ладонью. — Однако брось шутить наперед. Где был ночью? У Семисосенок?
— Там… Винюсь, Петруша… Винюсь… Винюсь… — Захарово сердце снова набирало разбег. Бросило в жар.
— Запомни, Федосеевич: голый, что святой — беды не боится. А если б тебя с ружьем повстречали, не ушел бы. Хлопцы бьют метко. Нет тебе расчета вражду иметь с нами.
— Нету. Никак нету, Петруша. Все понимаю. Все…
— Некогда мне. Поди, за милицией в волость послали? — Петруха испытующе посмотрел на мельника.
— Не я… не я посылал, хоша и племяш Ванька поехал, — ответил Захар, цепляясь руками за косяки двери. — Перед тобой я, как на духу. Винюсь.
— Вот видишь, какой ты есть гад, Федосеевич? С тобой подобру-поздорову, а ты вон что замыслил.
— Каюсь, Петрованушка. Не я один. И другие…
— Знаю. Так как же быть с деньгами? Они нам к спеху нужны. Не бойся. Отдадим, когда власть народную установим, если с контрой водиться не будешь. Понял?