— Убыточно ноне держать работников на покосе. Убыточно. Трава никудышняя. Да ить ничего не поделаешь, — Захар смерил взглядом Любку. — Пойдешь ко мне грести?
Девушка взглянула на отца: как скажет родитель.
— Пойдет, ежели договоримся, — ответил Свирид.
— А чего договариваться? Я не обижу. Сколь сработает, столь и положу. Харчи опять же добрые у меня. Добрые.
— Нет, Федосеич. Ты уж сейчас скажи, чтоб потом разговору лишнего не было.
— Не бойся, Свирид. Не веришь мне? Да? А я-то считал тебя за приятеля.
«Ишь, как умасливает! „Приятель“… Правду говорят: гусь свинье не товарищ, — подумала Пелагея, — „Приятель“, пока дело не дошло до расчета»…
— Такой уж порядок, Федосеич, чтоб наперед уговор иметь, забодай его комар. — Солодов развел руками.
— Что мне твой порядок? — Бобров порывисто встал, вытащил из кармана штанов кошелек и лихо выбросил на стол радужную бумажку. — Бери.
— Разве у нас найдется столько сдачи? Хоть шаром покати, — проговорил растерявшийся Свирид. Он не ожидал такого.
— Бери всю! Всю!
— Да ты что, Федосеич? Потом я в непролазный долг угожу. Может, разменять?
— Говорю тебе: бери всю и считай, что ты мне ничего не должен. А что заработает дочка твоя, то само собою. Тому счет особый. Все уплачу сполна.
— Да за такие деньги надо пятерым лето трудиться! — Пелагея схватила бумажку и прижала ее к груди. — Благодетель ты наш, Захар Федосеевич! Век будем бога молить.
— Перестань, Пелагея! Дал и дал. И все тут, — Захар одел картуз. — А за девкой заедем завтра. Пусть собирается.
Свирид пошел провожать Боброва, а Любка подбежала к матери и крепко обняла.
— Мама!
— Что скажешь? — в глазах Пелагеи засветились слезы.
Знала Любка доброту матери в такое время. Сказала просто и твердо:
— А провожал меня, мама, Роман Завгородний! Вот кто!
Участок степи у ветряков густо ощетинился высокой крапивой. Даже взрослый может скрыться с головой в этих зарослях. Пастухи, прогоняя стадо, зорко следят за тем, чтобы ни одна скотина не свернула с дороги в Назьмы, как называется это место.
Назьмы славятся грибами-шампиньонами, а по-местному — печерицей. Растет здесь и паслен, ягоды которого служат в Покровском одним из первых лакомств. Поэтому в летнее время Назьмы кишат бабами и ребятишками.
За Назьмами версты на четыре в степь, вплоть до пересохшей речушки Кабанухи, тянется бедный травами выгон. Желтоватую супесь едва прикрывают типчак, ковыль да мелкая, пахучая полынь. В балках, кроме того, встречаются дикий клевер, кипец и вязиль.
В самом центре выгона караулят подступы к селу два кургана. Кто и когда насыпал их, никому не известно. Некоторые из стариков говорили, что это обрушенные жилища дикого народа чуди. Будто жила чудь в землянках, хлебопашеством и скотоводством занималась. Никого не трогала. И постоять за себя не смогла, когда в степь пришли чужеземцы. Однако, чтобы спину не гнуть на ворогов, чудские люди подрубили столбы, поддерживавшие крыши землянок, и навеки погребли себя.
А фельдшер Семен Кузьмич Мясоедов толковал о какой-то эпидемии. Мол, случилась эта самая эпидемия, и повымерли все. Землянки же самостийно завалились. И сделалась погибель такая, дескать, из-за нехватки ученых лекарей.
Фельдшеру мало кто верил, поскольку жил он в Покровском немного, всего десять или двенадцать лет. Да и деды тоже могли не знать. До них дело было, и никто дикой той чуди в глаза не видывал.
Сразу же за Кабанухой начинались пашни. В степи густо рассыпались, прижимаясь к колкам, маленькие хатки заимок. В одной из них, на пашне горбаневского тестя Гаврилы, скрывались теперь кустари.
Дорога к заимке сначала шла по неглубокому извилистому логу, потом круто забирала на гору. Лучшего убежища, чем в этой покосившейся, проросшей зеленым мхом избушке, нельзя было найти. Отсюда местность просматривалась на много верст вокруг. Ни один пеший или конный не мог подойти к землянке незамеченным.
Дневали в избушке, а спать уходили в ближний колок, куда свезли воз прошлогодней соломы. Дежурили по очереди круглые сутки.
Несколько раз по утрам объезжали ближние заимки, но никого не встретили. Вспашка пара и прополка посевов уже закончились. Люди были в селе: готовились к сенокосу.
— Вышли из бора. А чем тут лучше? — ворчал Мефодьев. — Снова одни.
— Потерпи, Ефим. Скоро много народу будет в степи. Не сегодня-завтра страда сенокосная начнется, — говорил Горбань, задумчиво покручивая ус.
— Хоть бы Мишку Жбанова удавить и то б на душе повеселело. Живет же гад в свое удовольствие! Может, и вправду сделаем вылазку к Мишкиному дому, — предложил Волошенко.