— А хорошего сделать не успела. Думали мы уже нынче с переделом земли покончить, подати урезать, да контра помешала. Что белые, что чехи. Всякой твари по паре, а набралась большая силища. Не просто свернуть ей шею. А свернем!
— Поживем — увидим. Конечно, если все села подымутся — туго придется правителям.
— Всех их, гадов, надо к ногтю прижать. Что Марышкина, что прочую сволочь! — вырвалось у Романа.
— Я ведь агитировать вас пришел, — признался Петруха. — Но вижу, что в случае чего вместе пойдем лупить белую гвардию. Так?
Роман хотел возразить Горбаню: чего наперед загадывать? Без причины Завгородние в драку не ввяжутся. Впрочем, посмотрят, как будет дальше.
— Я надеюсь на вас, — сказал Петруха, подымаясь.
— Как народ, так и мы. От других не отстанем, — уклончиво ответил Роман. — Не будем же сидеть дома, коли все село за ружье возьмется.
— Оружие-то есть?
— Найдем, ежели потребуется, — произнес Яков.
— Вот и хорошо, братва! А объездчиков, которые тебя излупили, Роман, можешь смело записывать в поминанье. Им, гадам, первая пуля. Они по заданию Марышкина выслеживают нас. Сперва только по бору рыскали, а теперь и в степь заглядывают. Ну, я пошел, хлопцы.
— Может, харчей надо? — спросил Яков.
— Спасибо. Сейчас полегшало с кормежкой: из дому возят.
Проводив Петруху, братья пошли отдыхать. Однако уснуть долго не могли. Роман много курил. Яков сопел, ворочаясь с боку на бок.
— Удивляюсь Петрухе, — сказал старший. — Все позабросил: и хозяйство, и бабу.
— Поневоле забросишь, коли смерть по пятам ходит, — отозвался из темноты Роман.
— И это правда. Да не один страх причина. Он ведь не только скрывается, а к бою готовится. Других подговаривает. Конечно, если бы все растолковал людям, что нам тут говорил, сила может собраться. Может. Подымется люд — и точка!
— Я не понимаю еще кой-чего.
— А поймешь?
— Тогда и решу, как быть… что делать.
— Давай спать, — Яков еще раз повернулся и ушел с головой под толстое стеганое одеяло.
Как установилась жара с Иванова дня, так и держалась. С утра до вечера раскаленное добела солнце ходило по белесоватому с пепельным налетом небу, по которому только изредка проносились легкие, похожие на дым от папиросы, облака. Миражи залили степь морями. Посмотришь вдаль — и не оторвешь взгляда от бегущих степью прозрачных волн.
А земля была сухая и горячая, как зола. Все живое задыхалось, ежилось, забивалось в тень. Все ждало дождя.
Приехав домой на воскресенье, Аграфена и Нюрка поливали огород. Плети огурцов обожгло зноем, и они местами уже начали желтеть. Поникли, зачичеревели голубоватые листочки капусты.
— Вот она, доля-то наша какая! — грустно говорила мать, доставая из колодца воду. — Хоть разорвись. Косить надо, и огород того и гляди погорит. Целых три дня грядки без поливу. Был бы сам дома… На лугах бы вдвоем с Пантелеем управились, а ты по хозяйству.
— Ничего не поделаешь, мама. Как-нибудь уж, — утешала Нюрка. За последнее время она заметно похудела и повзрослела. В глазах колыхался серый осенний день. Бывала и вьюга, когда Нюрка, пригорюнившись, подолгу глядела в одну точку и молчала.
Все бы ничего, да потеряла сон. До того за день умается на покосе, что, кажется, доберется до постели и свалится, как убитая — утром не добудишься. А нет. Нередко за ночь вовсе не сомкнет глаз. А коли и задремлет на заре, стоит Аграфене подняться — и дочь на ногах. Оттого и силе неоткуда взяться. Поработает малость — побледнеет вся, будто угаром ее обдаст.
Едва полили огуречные грядки, задребезжала калитка. Кто-то басовито покашливал с улицы. Видно, незнакомый. Собаки опасается, а ее у Михеевых сроду не было.
Взволновалась Аграфена. Может, какой посыльный от Пантелея? Другим же подают весточки солдаты. Бросилась открывать предчувствием радости ужаленная.
Однако за воротами стоял отец Василий. Жара и крутой подъем на Гриву доконали батюшку. Тяжело отдуваясь, он с нескрываемым равнодушием осенил крестом Аграфену:
— Мир вам! — и подставил руку для целования.
Аграфена приложилась губами к пухлым пальцам попа, пахнущим дешевым мылом:
— Милости просим, батюшка! — широко распахнула калитку.
— Как здоровье?
— Слава господу! Живу молитвами паствы своея. Однако временами находит некоторое расстройствие. Покалывает вот здесь, под самой ложечкой.
— Лечиться надо, батюшка. Лечиться. Отвар чернобыльника пить. Шибко помогает от расстройствия.
— А то еще самогонка, первак, ежели с солью.
— И вино хлебное пользительно. Правду, батюшка, говоришь. Сущую правду.