— Дождику бы поддать. Самый налив, — заводил кто-нибудь беседу. С чего иного начинать речь с незнакомым человеком?
— И такая жара у вас часто бывает? — спрашивал он.
— Почитай, каждый год в это время. А то ишшо суховей вредит. И саранча.
— Саранча?
— Ага.
— Ведь и в самом деле жарко! — восклицал незнакомец и поспешал к дому, напутствуемый недоуменным взглядом мужика.
Все было необычным для покровчан в постояльце Мясоедова: и одежда, и манера кланяться, и строгий режим прогулок, и упорное нежелание откровенничать.
Первым разгадал тайну приезжего механик Терентий Ливкин, которого затем не раз видели в гостях у фельдшера. А было так. Утром и днем механик работал. Ремонт паровой машины шел к концу. Того и гляди, что через трое — четверо суток должны пошабашить. Потом — неделя отпуска, как обещал Захар Федосеевич. Можно и по полям поездить. Говорят, в степи много куропатки.
— Вот и попромышляешь. Только, чтобы того… машина была, как часы, — сказал мельник, радуясь в душе расторопности Ливкина.
Закончив работу, Терентий решил искупаться. От мельницы до озера — рукой подать. Взял мыло, мочалку, полотенце и направился вдоль берега, выискивая подходящее место. У самой воды, на песке, валялись голопузые ребятишки. Бабы вышлепывали тяжелыми вальками: белили холст.
Купаться здесь механик не мог. На мельнице было жарко, и он работал в одной спецовке, без белья. Так и явился на озеро.
Терентий прошел дальше по тропинке, петлявшей между верб. Остановился у небольшого заливчика, где берег круто спускался в воду. И хотел было раздеться, как заметил вдруг в каких-нибудь двух шагах от себя, за кустом крапивы, незнакомца, который полулежал, откинувшись на ствол дерева, и курил.
— Здравствуйте! — поприветствовал Ливкин. Личность приезжего интересовала его не меньше, чем других. И вправду, что же это за человек? Может быть, кто-нибудь из своих? Сейчас большевикам туго приходится в городах. Кто в подполье ушел, кто, как и сам Ливкин, забрался в отдаленные села. Конечно, до поры до времени.
И, сделав шаг к незнакомцу, Терентий добавил:
— Я механик здешней мельницы.
Тот смерил Ливкина спокойными умными глазами, наотмашь отбросил в воду папиросу и произнес неторопливо:
— Рад познакомиться. Здравствуйте.
Терентий ждал, что новичок назовет себя. Но он молчал, все еще разглядывая механика.
— Отдыхаете? — спросил Ливкин.
— Да, отдыхаю. А вам угодно будет купаться здесь?
— Места тут хватит. И дальше пройти могу.
— Отчего же? Нет, вы купайтесь. Мне уже пора. — Он быстро поднялся, перекинул пиджак на руку, откланялся одними бровями и зашагал по берегу.
А полчаса спустя, когда Терентий искупался и оделся, он неожиданно наткнулся на лежавшую в траве, где отдыхал приезжий, синюю корочку. Механик поднял ее и увидел на углу, у самого сгиба, золотое тиснение: «Главное горнопромышленное управление». Это было удостоверение на имя инспектора управления Геннадия Евгеньевича Рязанова.
«Так вот кто он такой! Инспектор. И вдруг оказался в Покровском, за многие сотни верст от рудников. Что бы это значило? Ну, конечно, он здесь не случайно. Не в гости же приехал, — думал Терентий. — Может, для связи с кустарями? Нет! Нельзя же так, уж чересчур открыто. Всем в глаза бросается. Впрочем, человек мог не знать деревни. В городах проще. А что, если это — провокатор? Да-да, провокатор».
Теряясь в догадках, Терентий шел к фельдшеру. Как бы там ни было, а удостоверение надо отдать его владельцу. И все-таки узнать, кто он таков, Геннадий Евгеньевич Рязанов. Узнать во что бы то ни стало.
— Легок на помине, Ливкин, — встретил у ворот Мясоедов. — Постоялец о тебе спрашивал. Ты к нему? Милости прошу в дом. А меня к роженице зовут, на Подборную. Тяжелый случай. Вы знаете: иной раз и медицина бывает бессильной. Да-с! Тяжелый случай!
«Значит, все это неспроста, — размышлял Терентий. — Фельдшера обо мне расспрашивал. Неспроста. Ну, что ж, хорошо. Хорошо».
И собранный, решительный, Ливкин шагнул на крыльцо.
Постоялец встретил его тепло. Провел в горницу. Он был один в доме. Терентий заметил на столе раскрытую книгу. Рязанов, по-видимому, только что оторвался от чтения. Рядом с книгой на серебряном с эмалью портсигаре дымилась папироса.
— Чем могу служить?
— Вот. Вы обронили.
— Разве? Действительно, обронил. Благодарю вас! Со мной это бывает иногда. Прискорбно, но факт! Садитесь. Насколько я понял, вы — механик. Учились где-нибудь?