Вдруг вспомнился отец. Как он там, дома? Стар стал Анисим Горбань. Марусе одной, конечно, трудно. Но она никому не скажет об этом, не пожалуется. Терпеливая.
И снова, в который уж раз за два дня, что кружился Петруха по чужим заимкам, поднялась в сердце тревога за товарищей. Что с ними? Должны бы вернуться, быть в сборе. Не слишком ли отчаянно ездить вот так, открыто? В селе — немало недругов. Тот же Жбанов Мишка или, скажем, Степан Перфильевич. Продадут дешевле, чем Иуда Христа.
Однако нельзя иначе. Мефодьев прав. Надо обрастать надежными людьми и не давать белым покоя. Да тяжело раскачать мужиков деревенских. Пересидеть хотят время жаркое, как суслики в своих норах. Самые верные, кого Петруха брал в расчет, и те отмалчиваются больше. Кажется, и не против, но и с кустарями не идут. Значит, не приспичило еще. Забыли сибирские мужики барщину, которую отцы и деды в России отбывали. Забыли, как тысячами гибли на пути к вольным землям. Где им понять сейчас, что не той жизнью живут, что нельзя спастись от пожара в горящем доме!
И тут же Петруха спрашивал себя: допустим, они не понимают, так почему не растолкуешь им ту правду, которую принес из Питера? Почему? Оказывается, одно дело — самому знать, и совсем другое — агитировать. Ленина бы сюда, а? Или к нему съездить и обо всем рассказать, а потом послушать, что он посоветует. Ведь тошно мужикам, тошно. А Петруха, наверное, говорит совсем не то.
Дорогу переехал, настороженно озираясь по сторонам. К колку тестевой заимки выскочил логом.
— А у нас новость, — сообщил встретивший его Волошенко. — Мирон вернулся.
«Невеселая новость, — Горбань прочитал в глазах друга. — Мирон прибыл с пустыми руками».
Волошенко расседлал кобылу. Подошли к костру. Петруха молча поздоровался со всеми и присел на сухую солому рядом с Банкиным. Тот подвинулся, блеснув маленькими косыми глазами.
— Что делать? — круто повернул голову Мефодьев.
Горбань тяжело вздохнул и в свою очередь обратился к Мирону:
— Ну?
— Вот тебе и ну! — сердито проговорил Зацепа.
— Чего взъерошился? Будто я виноват, что оружия не достали! — Петруха сорвал с головы и с силой бросил на землю папаху.
— А то кто же! Ты не хотел соединиться с шахтерским отрядом! Теперь бы давно беляков крошили.
— Иди, Никифор, к тому отряду! Иди! Мы тебя не держим, — сухо ответил Петруха, и на его потемневшем лице глубже залегли морщины.
— Куда? Ищи теперь ветра в поле.
— Неудача, Петр Анисимович, — заговорил Мирон. — По всем станицам мобилизация казаков идет. Того человека из Вспольского Совдепа я так и не нашел. Видно, ухлопали его. Там насчет большевиков еще строже, чем у нас. Все тюрьмы забиты ими. А часть совдепщиков сплавили на баржах вверх по реке. Есть предположение: в расход пустят или потопят. Я сам еле ушел из этого осиного гнезда. И под Галчихой едва не угодил в лапы Марышкину. Вовремя в колок шмыгнул.
— Мобилизация, говоришь?
— Сплошь берут. Распоряжение такое вышло, вроде из Омска. От казаков слышал: Екатеринбург обложили белые.
— Плохо наше дело! — заключил Волошенко.
— Кругом бьют совдепщиков. Как мух давят.
— А ты, Мирон, будто рад! — Никифор злобно сверкнул глазами.
— Хватит привязываться! — оборвал Зацепу Петруха. — Ничего, братва! Будет и на нашей улице праздник!
— Пока солнце взойдет, роса очи выест, — задумчиво проговорил Волошенко.
— Еще попутчик один, из Лукьяновки, сказывал, дескать, совдепщики, большевики, значит… вспольские на автомобиле к бору убегали и в Чаячьем озере много оружия побросали, — продолжал Мирон.
Петруха встрепенулся, его скуластое лицо оживилось.
— В Чаячьем?
— Так сказал. Да вот там вроде охрана милицейская достает эти винтовки.
Некоторое время все молчали, а затем снова раздался неотвратимый вопрос Мефодьева:
— Что делать?
— Поднимать людей, — спокойно отрезал Горбань.
— Что? — Ефим насмешливо скривил губы. — А ты что-то один приехал? Чего ж никого не поднял? Я так думаю: уходить надо, пока целы. Вы как хотите, а мы с Никифором маханем на Туркестанский фронт, к красным.
— Не для этого мы собрались все вместе, чтобы расходиться. Надо подумать, где нужнее каждый из нас и потом уже решать, — сказал Петруха. — Уйти никогда не поздно. И не так уж трудно. Куда труднее склонить народ на борьбу с врагом. Подумать надо, братва. Подумать!..
Дежуривший ночью Семен Волошенко услышал вдалеке, со стороны Вспольска, частую дробь выстрелов. И не поверил себе, разбудил Горбаня.