— Сколько лет-то ему? — спрашивали любопытные Ухова, не сводившего глаз с белого, застывшего навеки лица.
— Двадцать… Двадцать лет, — задумчиво отвечал Ухов.
— Совсем молодой!
— Изверги-то какие. Не дали пожить парню.
— Вот она, бабоньки, военная жизня. Горе-горькое, — приговаривала согнутая годами в колесо бабка Лопатенчиха. — Помер, сиротинушка, на сторонке чужой. Помер. И никто-то тебя не оплачет, ласковый.
И бабы ревели пуще прежнего.
А на кладбище четверо дюжих шахтеров попеременке рыли могилу. Несколько красноармейцев подтаскивали купленный в кредитном товариществе кирпич.
— Для памятника, чтоб люди знали, где лежит Миша, — объясняли они покровчанам.
Дед Гузырь добровольно взял на себя большую часть забот по погребению Русова. Ременными вожжами он обмерил тело убитого и вместе с уховцами искал по деревне доски. Потом принялся вдвоем с Елисеем Гавриным делать гроб. Тесины строгали и сколачивали в пожарном дворике.
— Не гоже так хоронить орла, паря, — говорил снова появившийся у подвод дед командиру отряда. — Обмыть, значится, надобно, переодеть, чтобы все по-христиански, якорь тебя.
И тут же посоветовал поручить это дело бабам.
— Вот хотя бы бабке моей. Не смотри, что такая, а разворотливей протчих будет. А молодухи пускай подсобят. Обчее, значится, переживание.
Сквозь толпу протиснулся к Ухову отец Василий, провожаемый шутками и смехом красноармейцев. И как было не посмеяться над батюшкой, когда от него разило самогонкой?
— Хоть по рюмке поднес бы, батя.
— Да он уж все вылакал. Чуешь, как в пузе булькает?
— Батя!.. Дай самогону, матюкаться научу, в семь эта-жей! Во как!
— Ученого учить только портить. Сам, поди, знает не хуже нашего.
Отец Василий перекрестил убитого, поздоровался с Уховым, предложил:
— Ежели отслужить литургию по убиенному рабу божию… так я могу.
— Благодарим. Мы его по-революционному похороним, — твердо ответил Ухов.
— На все ваша воля. Можно и без отпевания, — согласился поп, убираясь восвояси. Помня разговор с Петрухой Горбанем, он побаивался безбожников.
Лаяли на шум площади поминовские псы. Хозяин не унимал их. Он был занят другим делом: прятал в подполье и на сеновале увесистые тюки мануфактуры. В этом ему помогали Володька и приказчик.
— Давай, давай! — поторапливал он своих помощников. — Вот помяните мое слово, посрывают злодеи замки с лавки. Без грабежа не обойдется.
Однако время шло, а никто на купеческую собственность не покушался, никто не требовал от Поминова, чтобы он открывал лавку. Правда, подводчики постучали в калитку и попросили продать им колесной мази.
— Нету. У самого телеги немазаные, — крикнул Степан Перфильевич через забор.
— Да уж отпусти им, чтоб отвязались, — шепнула мужу перетрусившая Агафья Марковна.
— Нету, — упрямо повторил купец, которому не хотелось иметь с красными никаких расчетов. Начнешь с колесной мази, а кончишь тем, что отдашь с плеча последнюю рубашку. Слышал Поминов, что в России делается, его не проведешь.
— Ну, на нет и суда нет, — беззлобно ответили с улицы.
Кустари, побывав дома, пришли на площадь к полудню, когда отряд строился, чтобы отдать последние почести убитому командиру. Проснулись и залегли у пулеметов пулеметчики, привстали на подводах раненые. Сотни покровчан, стараясь перегнать друг друга, хлынули на кладбище.
Гроб с телом Михаила Русова осторожно подняли и понесли к могиле боевые друзья. На крышке гроба лежали наган и сабля — оружие командира.
Тысячеголосый говор сменился вдруг полным безмолвием. Притихло Покровское. Притихли лес, степь и даже неугомонные камыши Кабаньего озера.
Когда гроб установили у края могилы, в тишине прокатился строгий голос Ухова:
— Товарищи!..
Словно ветром сдуло фуражки с красноармейцев и мужиков, посуровели лица.
— Мы хороним героя Михаила Русова. Погиб наш Миша. Погиб. Но запомним его на долгие годы. Мы отомстим врагу! Клянемся, дорогой наш Миша, что будем до конца бороться за власть Советов! Клянемся, что построим народное счастье! Прощай, Миша!..
Ухов преклонил колени и поцеловал Русова в лоб. Затем под горестные вздохи и рыдания людей гроб накрыли крышкой, заколотили, и вот он уже заскользил на веревках в могилу.
И вздрогнуло Покровское от трехкратного ружейного залпа и пулеметных очередей. И испуганные белые чайки высоко взмыли над озером.
— Я согласен. Думаю, что вы здесь нужнее. Ни за кем не пойдет так народ, как за вами, потому что он знает вас, — говорил начальник штаба уховского отряда Дмитрий Рувим, с которым познакомился Петруха. Красноармейцы рассказали, что Рувим — старый большевик-подпольщик, что он один из организаторов советской власти на шахтах. Во время мятежа чехословаков участвовал во многих боях.