— И много войска?
— Какое там войско! Бродяжня одна. Правда, говорят, что начальники у них самостоятельные. Все чин чином. А вот есть и в наколках, изрисованные. Да я не ходил на площадь. Люди рассказывали.
Роман нарубил сухих дров, наносил котел воды, пока отец распряг Гнедка и дал ему корму.
— Я затоплю баню. А ты, тятя, посматривай: прогорят дрова — подбросишь полешек. Потом поставь на угли чугунок с щелоком.
— Ладно, сынку. Сделаю. Рано мать домой собирается?
— На закате будет.
Роман быстро переоделся, умылся у колодца, бросил от ворот:
— Коня напой, тятя! — И подался огородами на площадь.
Стоянка отряда напомнила Завгороднему цыганский табор. Так же у телег суетились люди, так же дымились костры и ребятишки шныряли между возами. На двух подводах Роман заметил прикрытые дерюгами пулеметы.
«Ишь ты, не с голыми руками воюют, — подумал он. — Конечно, такой братии нечего бояться милиции».
— Эй, парень! Иди-ка сюда! — позвал его моряк со шрамом на виске.
Роман подошел к костру. Здесь были люди разных возрастов — от бородачей до юнцов. Разнились они и одеждой. Рядом со щеголеватой матросской робой пестрело рванье солдатских гимнастерок и съеденных потом ситцевых рубашек. Среди бойцов отряда Завгородний заметил Николая Ерина. Против обыкновения он был трезв, как и все здесь. Ерин поздоровался с Романом об руку.
Матрос со шрамом спросил, обратившись к Николаю:
— Знаешь его?
— Знаю. Свой парень. Не трус.
— Ну, тогда будем знакомы! Костя Семибратов! — представился флотский.
— Четверо из нашего села в отряд записались, — сообщил Ерин. — Буржуев-гадов бить пойдем. Давай и ты, Ромка, иди к командиру. А я за тебя поручусь.
— Да у меня вот… рука… хоть и снял с повязки, а не того… лечиться надо, — проговорил Роман, для которого предложение Ерина было неожиданным. Еще не доставало после трех лет службы снова путаться по селам. И чего ради он бросит дом, хозяйство, Любку?
— Я и забыл, что у тебя с рукой, — сказал Николай. — Ну, лечи, брат, лечи.
Роман зачем-то завернул рукав рубашки и показал еще не затянувшуюся рану. Потом направился дальше.
На кладбище, у свежей могилы, обложенной кирпичами, Завгороднему повстречался Горбань. Лицо у Петрухи было утомленное, осунувшееся. И только синие глаза задорно светились. Такого выражения глаз Роман никогда не замечал у Петрухи.
Горбань отозвал Романа в сторону, заговорил тихо, чтоб никто не слышал:
— Просьба к тебе есть. Раненого одного спрятать надо. Место мы нашли, да сейчас нельзя. Сам понимаешь…
— Известное дело.
— Запряжешь лошадь, как стемнеет, и — к ближнему ветряку. А мы скажем тебе, куда отвезти. Иначе не выживет он. Помрет, а парень — на все сто. Жалко парня.
Роману не хотелось ни во что ввязываться: и без того Марышкин тюрьмой грозит. Но отказать Петрухе он почему-то не смог.
— Согласен, — и мысленно выругал себя за то, что пришел на площадь.
Макар Артемьевич, как и следовало ожидать, забыл про баню. Роман заглянул в топку каменки и увидел там уже остывший пепел. Вода в котле была чуть теплая.
Отец казнил себя, отплевывался:
— Вот старый дурень! Заговорился с Гаврилой…
— Ты всегда такой. В одной поре, — ворчал Роман. — Положись на тебя — не рад будешь.
— Так, так, сынку. Нет на меня надежи. И чего это я рассусоливал с ним? А? Дурья башка.
— И то — правда.
— Что?.. Да пошел ты к чертовой матери вместе со своей баней! И никогда я топить ее вам не буду, хоть с грязи полопайтесь! Шабаш! Ишь, батрака нашли, — Макар Артемьевич сердито откашлялся и подался в завозню.
Роман снова развел в топке огонь. Пока шуровал поленья, задохнулся едким березовым дымом…
Вечер гас. На верхушках верб трепетали последние лучи заката. Ветер улегся, и над переулком, по которому только что прошло стадо, неподвижно висело бурое облако пыли.
С площади донеслись скрип телег и громкие выкрики. Заржали кони. Потом на минуту все стихло. И снова тишину прорезала команда:
— По под-во-дам!.. Знаменосец, впе-ред!
Красные уходили. Взбудоражив село, они оставляли его жизнь такою же, какою она была до их прихода: никого не потрогали, никого не защитили. Так иногда в жаркую погоду проносится по степи вихрь: налетит и умчится без следа.
Романа окликнул облокотившийся на заплот Трофим. Многозначительно показал головой в сторону площади.
— Видел?
— Ходил смотреть.
— Ну, и как? — Кожура нетерпеливо подался к Роману.
— Что — как?