— Спасибо, товарищи! Нас встречали так во всех селах, — это хорошо. Мадьяры — за русскую революцию! Пока жив хоть один мадьяр — враг не пройдет! Так говорят интернационалисты.
После митинга Мефодьев и Антипов устроили роте смотр. Она вытянулась тут же в две шеренги. Бойцы и в самом деле выглядели браво. Они были неплохо одеты и обуты. У каждого английская винтовка. Кроме того, рота имела четыре пулемета и два ящика гранат Миллс.
— Мы обознались сначала, — сказал Мефодьев Иштвану. — Решили, что нагрянули к нам чехи.
— В роте есть и чехи, человек восемь. Тоже интернационалисты.
— Мы подумали на белочехов, — уточнил Мефодьев. — Но как нас не предупредили? Ведь в селах есть и дружины, ревкомы!
Антипов недоуменно пожал плечами. Значит, проморгали дружинники.
— Мы сами просили их не сообщать, — лукаво усмехнулся Иштван. — В нежданных встречах больше радости.
Знакомясь с бойцами роты, Мефодьев заметил среди них одного в русской форме. Остановился пораженный. Да это же — офицер, которого расстрелял Костя Воронов в Сорокиной. Уж не померещилось ли ему? Нет. Похож, удивительно похож.
— Белый подпоручик. Попадал в плен, а потом встретился с нами и упросил взять его. Он нас и привел в Сосновку, — пояснил Иштван.
— Воронов! — строго позвал Мефодьев, застыв в полуобороте.
Костя подошел с виновато опущенным взглядом. Он тоже заметил подпоручика и понял, что получит сейчас нагоняй. Не выполнил приказа! Главнокомандующий взыщет за такое.
— Ты чего ж это, Воронов?!
— Не мог, товарищ главнокомандующий. Выстрелил в пол. Жалко стало.
Против ожидания Мефодьев заговорил душевно:
— Я тоже пожалел его, когда немного одумался. В общем, ты правильно сделал. — И обратился к подпоручику: — У нас служить будешь?
— Да, — ответил офицер. — Я пойду с вами до конца.
Пока штаб определял, где разместить роту, мадьяр растащили по дворам. Угощали, кто чем богат, а больше расспрашивали о войне, о далекой родине. Менялись кисетами и табакерками. Обнимались. На радостях мадьяры запевали веселые песни. И дивились партизаны заброшенной в Сибирь иноземной речи. Знать бы, о чем поют, так и подтянуть бы можно. Эх, хороший народ — мадьяры!
— Аж мороз по коже дерет, как подумаю, что мог тебя кокнуть в германскую или ты меня, — говорил Семен Волошенко широколицему, рослому интернационалисту, который, сложив губы трубочкой, насвистывал что-то.
— Ты сказал — кокнуть? — затряс головой мадьяр. Он не понимал, что это значит. А ему хотелось знать.
— Ну, убить. Мог же я убить тебя? — пояснил Семен.
— Зачем убить? Ты — товарищ, и я — товарищ. Нам воевать не надо. Мы вместе будем бить Колчака. Так лучше.
— Об этом и я толкую. Мы Колчака — пиф-паф, и к чертовой бабушке!
— Пусть едет к бабушке, — улыбаясь, соглашался мадьяр.
Лайоша зазвали к себе Роман и Касатик. С ними ушел с площади и Костя Воронов, который пообещал раздобыть бутылку самогона. Надо же выпить по случаю встречи. Не так часто приходится видеть мадьяр, да еще и интернационалистов. А тут такие ребята, что душу за них отдать не жалко. Не в гости — контру крошить пришли.
Костя взял у Романа Гнедка и кинулся вершни на дальние улицы. Там у него были знакомые самогонщицы. Как-то построжился Костя над бабами, пригрозил отобрать самогонные аппараты. Теперь бабы угождали ему, дарма угощали перваком.
Лайош был худощавый мужчина лет тридцати пяти, цыганистый, со слегка приплющенным носом и невозмутимыми глазами. Его жилистые, костистые руки свисали чуть ли не до колен. Они походили на большие лопаты, черешки которых ломались при ходьбе.
Лайош сидел за столом, потягивая ноздрями духмяный запах поставленных на стол калачей. Он проголодался, а хозяйка так долго ходила в погреб за огурцами. Но вот в сенях, наконец, скрипнула дверь. Вошла хозяйка.
В ту же минуту Касатик припал к низкому с зеленым стеклом окну.
— Костя приехал! Привез!
Угостили мадьяра на славу. Он оживился, уперся головой в стену и хлопал себя по животу, приговаривая при этом:
— Хорош, отчень хорош…
— Ты сам-то кто будешь? Крестьянин? — спросил Роман, подавая Лайошу кисет.
— Работчий, слесарь. Город Сегед. Хорош город! Слышал?
— Нет. Местность как? Красивая?
— Местность? — переспросил Лайош и мизинцем прочистил ухо.
— Ага. Ландшафт, — вспомнил Роман, как это называется у немцев.
— Отчень красиво. Река Тисса. Хорош река.
— Домой хочется? — Касатик через стол подался к мадьяру.
Лайош взглянул на Касатикову тельняшку, улыбчиво ткнул в нее сухими пальцами: