Насчитал десять тысяч и стал пересчитывать. Сколько-то сот у него не хватило. И тогда Захар Федосеевич пожаловался, что его обманули, и заплакал.
Так продолжалось много дней. Считал и плакал, плакал и считал. А Дарья опускалась перед иконой спасителя на колени и, отбивая поклоны, просила, чтоб бог прибрал и ее, и Захара.
Однако Захар Федосеевич отлежался. К нему вернулся разум. Начал выходить во двор и за ворота, и даже прогуливался по селу. Вступал в беседу с мужиками, которых теперь много было в Покровском. Соображал, что говорил, спрашивал об урожае и ценах на хлеб в отдаленных деревнях.
И лишь иногда находила на Захара Федосеевича блажь. Он вдруг озирался, хитро подмигивал и нашептывал на ухо встречным:
— Я апостолом буду. На небо вознесусь… А мельницу подожгу. Всем тепло будет, иродово семя! Всем!.. Я буду крылышками махать…
Его несколько раз уводили силком от мельницы, где он выискивал место, с какого лучше поджечь. Однажды Захар Федосеевич наносил в машинное отделение мха и сухих веток. И уже намеревался чиркнуть спичкой, как его схватил за руку Ванька.
Об этом узнал Гаврила и, так как мельница ремонтировалась и по ночам на ней никого не было, он выставил здесь часового с винтовкой.
— Теперь не спалит, — убежденно сказал Гаврила.
Но как-то заполночь тревожно загудели колокола. Разбуженные люди шало бросились к окнам: над бором — багряное зарево. Оно клубилось, ширилось и рвалось в небо. И отсветы его бились на стенах домов, как разъяренные коршуны.
Люди засуетились, забегали по дворам. Кто бросился к пожарке, а кто прямо в бор. Заревели:
— Мельница горит!
— Берите ведра, топоры!
— Захар порешил мельницу!
По улицам галопом неслись всадники. Гремели ведра. Прозвенели колокольцами пожарные. Казалось, все пришло в движение. Даже скотина и та забеспокоилась в пригонах.
А мельница полыхала. Со стороны весовой она была охвачена стеной пламени. Горящее дерево стреляло искрами, трещали и падали балки, с тонким звоном лопались стекла.
Прибежавшие первыми командир Покровского полка Андрей Горошенко и его адъютант Николай Ерин кинулись в машинное отделение, надеясь спасти хоть что-нибудь. Они снимали ремни трансмиссии, кувалдой сбивали маховые колеса.
— Срывай трубки с котла! — кричал Андрей. Его перечеркнутые шрамом губы дрожали.
На пороге котельной выросла кряжистая фигура Никиты Бондаря. Он присмотрелся к людям, копошившимся в дыму, завизжал:
— Эй, выходи! Потолок рухнет!
Когда они выскочили наружу, никого у мельницы еще не было.
— Батюшки! Что ж это получилось! — Никита хлопал себя по ляжкам. — Гляжу, горит! И хватил сюда! Ай-ай-ай!..
Люди хлынули сразу. Они окружили пожарище и смотрели на него, сокрушенно покачивая головами. Они уже ничего не могли предпринять. Огонь охватил всю мельницу. Хорошо хоть, что поляна опахана и ветра нет. А то беды не оберешься.
У амбаров чертыхался Гаврила. Ругал себя, Захара Федосеевича и проспавшего часового.
— Где он, постовой? Да я ему!..
Постового не было.
И тут же бабий истошный вопль:
— Вот он! Господи! Пресвятая богородица!
Обняв винтовку, часовой лежал в канаве. Его зубы оскалены. На затылке зловеще чернела рана. Он был мертв.
Канаву обступили. Заахали.
— Не из наших, вроде, покойничек.
— Эк его!
— Это у деда Калистрата Семенчука на хватере стоял. Он никак сорокинский. Дед Семенчук-то здесь? Спросить надо!
И снова крик, только теперь в нем слилось несколько голосов. Люди обернулись и попятились в ужасе. От пламени отделился живой горящий факел.
— Мельник!
Захар Федосеевич завертелся волчком, бросился на песок, снова поднялся и, тычась по сторонам, как чумной, побежал в бор. На нем горели рубашка, штаны, волосы. Мужики в оцепенении смотрели на него, но кто-то вдруг гаркнул:
— Лови! Он бор попалит! — И толпа устремилась за мельником.
Захара Федосеевича поймали, сбили с него пламя. Черного, как уголь, положили на телегу и повезли к фельдшеру, но по дороге он кончился. Его никто не жалел.
— Доподжигался, что подох сам! — шумели мужики. — Туда ему и дорога, собаке!
К утру мельница догорела. От нее остались лишь пепел, головешки да побуревший котел. Над пожарищем курился дымок.
У подамбарника нашли ржавый колун с прилипшими к обуху волосами. Ванька оглядел его, узнал:
— Дядьки Захара.
Именно здесь, на подамбарнике, убит часовой. Убит сзади. А уж отсюда убийца зачем-то стащил его в канаву. Гаврила взвесил в руке колун. Да, удар был крепкий!
Ну, что ж, пора и расходиться. Возбужденно переговариваясь, мужики и бабы покидали место пожара. А Гаврила все не уходил. Чесал покалеченными пальцами за ухом и о чем-то думал.