Ночь была на редкость темная. Никак не поймешь, что впереди. В такую темень можно запросто завалиться вместе с конем в яму или вымоину и сломать шею.
Разведчики ехали шагом. Кони размеренно постукивали копытами, устало опустив головы. Они много выходили за трое суток, в течение которых команда Романа кружила около занятых противником сел.
Устали и люди. Все это время они почти не спали. Некоторые с трудом держались в седлах. Затекли, свинцом налились ноги. Ремнями тяжелых карабинов оттянуло плечи. Прилечь бы, отдохнуть вот хоть у этого стога, да нельзя. Беда бродит рядом.
Эх вы, ночи, беспокойные сибирские, страшные ночи, когда тьма подступает к самому сердцу и порой трудно отличить отсвет далеких зарниц от холодного блеска казачьей шашки! Ночи, когда за легким шорохом может последовать выстрел. И поэтому хочется опередить врага: стрелять по черным кустам.
Но стрелять не полагается. На то и разведчики Романовы друзья, чтобы перехитрить белых, все вынести на своих натянутых, как струны, нервах в этих темных, страшных, еще более беспощадных для врага ночах.
Уже были собраны некоторые сведения о противнике. Отсюда, с севера, наступал целый корпус польских легионеров. Впрочем, он еще не наступал, а вышел, очевидно, на исходный рубеж. Части корпуса заняли несколько сел и чего-то ожидали. Чего — это нужно было узнать.
Усылая последнего вестового в Сосновку, Роман наказал ему передать в штаб, что сегодняшней ночью попытается взять «языка». За одним из сел весь день наблюдал в бинокль, спрятавшись в стоге, Аким Гаврин. Сейчас он ехал впереди, рядом с Романом, а за ними цепочкой растянулись по логу остальные.
— Пятый дом от края села, — шептал Аким, наклонясь к Роману.
— Собаки во дворе вроде нет, зато близко пост. Двое часовых охраняют возле околицы орудия. Надо брать офицера без шума.
— Ты уверен, что там живет офицер? — так же тихо спросил Роман.
— Ага. У него золото на фуражке и на воротнике. Фуражка с четырьмя углами, голубая.
— Конфедератка. Да, похоже, что офицер.
Раздвигая голые ветки берез, въехали в колок. Лошади прохрустели ледком и встали, всадники спешились. Село в каких-нибудь двухстах шагах, сразу же за бугром. В пугающей тишине явственно слышался лай собак. А вот неподалеку взметнулась песня.
Кто-то взвизгнул, ухнул, забарабанил по доскам. Притих и снова загрохал, еще настойчивее. Наверное, в избу стучится. Допоздна загулялся. Скоро уж петухи запоют.
— Пся крев! — и снова:
Роман подавил в себе волнение и сказал скучившимся разведчикам:
— Заляжете на бугре и, в случае чего, прикрывайте наш отход. Стрелять при крайней нужде, а пока ничем не выдавать себя. Поняли?
Бойцы молчаливо закачали головами, прислушиваясь к доносившимся из села звукам.
— Ребята, у кого есть шапка? Дайте, — попросил Аким.
Ему протянули папаху. Аким нахлобучил ее на голову и сунул кому-то свою фуражку. Затем снял с плеча и отдал карабин.
Фрол отвязал от седла ременные вожжи. Привычным движением перекинул через руку. Звякнули пряжки. Фрол достал из кармана кривой нож и обрезал их. Все это он проделал неторопливо и с таким видом, словно идет ловить коня, а не человека, может быть, до зубов вооруженного.
В село шли втроем: Роман и братья Гаврины. Петляя по высокому, почти в рост, бурьяну, они поднялись на бугор. И их взорам сразу открылось все село. Хотя близилась полночь, окна многих изб светились. Горел свет и в пятом от края доме. Он косо падал во двор, вырывая из темноты невысокие ворота и часть амбара. Не спится жолнерам. Видно, неспокойно у них на душе в чужом краю.
«Эх, знать бы по-польски», — подумал Роман, осторожно продвигаясь вперед.
Вскоре наткнулись на обветшалую стену плетня. Начинались огороды. От них тянуло ботвой и навозом.
— Тут я пойду один. Я знаю, как пройти, — шепнул Аким.
— Ладно. Мы обождем, — ответил Роман и торопливо пожал Акимову руку выше локтя. Мол, удачи тебе.
Аким легко пролез через плетень, метнулся вправо и пропал. Потом Роману показалось, что он увидел тень под окном, но всмотрелся пристальнее и ничего не заметил. Наверное, примерещилось.
В Романовом сердце жил задор, как в детстве, когда он со своими сверстниками устраивал набеги на горох тетки Ганны. Сейчас он боялся одного, что взять «языка» не удастся. И тут же мысленно говорил себе: возьмем, иначе не может быть.
Едва Аким вернулся, на крыльцо вышли двое. Они что-то сказали, засмеялись и подались прочь. По улице дробно прозвенели шпоры.