— Велено никого не пропускать! Убирайся, пока цела!
— Да как же!..
— А ну, заворачивай оглобли! — казак угрожающе вскинул карабин и выругался.
Пришлось вернуться в Галчиху.
Яков очнулся в незнакомой избе. Над ним низко висел потолок, нештукатуренный, весь в змейках трещин. Белая с желтыми подтеками глина местами покоробилась и отстала.
В избе было тихо. Лишь кто-то сопел неподалеку. Наверное, на полу. Яков повернулся. Резкая боль ударила в голову, потолок завертелся волчком и опрокинулся. К горлу подступила тошнота. С трудом разорвал запекшиеся губы:
— Пить.
Ощупал голову. Она была скручена повязкой. Так старые кадки накрепко схватывают новыми обручами, чтоб не текли. А днища у кадок заливают смолой. Перед тем, как солить огурцы, кадки распаривают… Раскаленное железо шипит и булькает в воде.
— Пить…
Когда Яков снова открыл глаза, он увидел на земляном полу парнишку лет трех, который, пугливо озираясь, уползал за выступ печи. И еще разглядел Яков в полутемном углу кадочку. Там вода. И если сползти с кровати, можно и напиться. Однако парнишка боится Якова. Помрет со страха. Нет, нужно обождать. Кто-нибудь придет. А время тянется медленно. И никто не спешит. Однако Якову нетерпится попасть к своим, в Покровское. Он знает, что врага отбили. В ушах звучат чьи-то слова:
— Спасибо Гомонову… Вовремя подоспел…
Наконец, распахнулась дверь и на пороге появилась молодая бедно одетая баба с охапкой дров. Она жалостливо посмотрела на Якова, сложила дрова у печки. Парнишка радостно залопотал и зарылся в материнском подоле.
— Пить.
Баба отстранила от себя парнишку, застучала горшками. Подошла к Якову с высоким глиняным бокалом в руке.
— Испей холодного молочка, — ласково сказала она, приподнимая другой рукой подушку вместе с головой Якова. Но тот вдруг весь напружинился и привстал на локте. Ему хотелось побороть в себе слабость, но тело мелко дрожало и куда-то плыло вслед за полом, за окнами, за потолком.
Яков пил жадно, не отрываясь. Он весь вытянулся к бокалу. Он пил и чувствовал, как силы возвращаются к нему, как проходит тошнота, цепко державшая его за горло.
— Ужасть, сколь беляков наколотили! — восторженно сказала баба. — Уж и не думали мы, что этак обернется. У Колчака орудий-то сколько, ан все равно наши верх взяли.
— Меня в голову секануло, что ли? — спросил Яков. — И вроде как глаз дергает.
— В глаз, говорят. Может, вылечат, а то и кривым проживешь, не горюй.
Яков так же утешал Петруху. Мол, Марусе ты и такой хорош… А будет ли сам Яков хорошим для Варвары? Уж лучше бы хлестануло куда в другое место, чтоб не на виду.
Немного погодя заехал ездовой Покровского полка Афанасий Солодов. Он пригласил еще двух мужиков, чтоб тихонько перенести Якова на подводу.
Но Яков чувствовал себя бодрее. Он сам встал с кровати и, опершись на плечо Афанасия, добрел до телеги. Лег на прикрытое потником сено. Слабо улыбнувшись, сказал:
— Когда падал, видно, здорово о землю ударился. Затылок болит.
— Повезло тебе, Яков Макарович, — простодушно заметил Афанасий. — Снаряд в аккурат коню под ноги угодил. Чалку твоего разорвало в клочья, а тебе, значит, один осколок. Ребята думали ведь, что изрешетило. Редко ведь так бывает. Знамо, редко.
Добрый, боевой друг Чалка! Вот и нет его. И не в том беда, что теперь Яков безлошадный. Конем он обзаведется как-нибудь. Но Чалку будет жалеть всегда. Яков помнит его еще жеребенком. В семье любили Чалку. Даром что отец не вникал в хозяйство, и тот отдавал Чалку при разделе неохотно. Работящий был конь и понятливый.
Неподалеку от Сидоровки — распутье. Левый проселок ведет в Сосновку, правый — в Покровское. Афанасий повернул направо. Дорога пошла невыкошенными логами среди зарослей бурьяна. В дожди здесь мало кто ездил, поэтому колею не разбили. Телега катилась плавно, ее не бросало по сторонам. И Якова клонило ко сну.
Афанасий скрутил себе и Якову цигарки, разговорился про минувший бой. Хоть и был Афанасий совсем на дальнем краю села, а все видел и все понял. Мефодьев тоже врубился в самую гущу белых. Его окружили, со всех сторон пошли на приступ. И вроде как потерялся Ефим, но потом вынырнул на своем Воронке в другом месте. Правду говорят, что храброго ни пуля не берет, ни штык.
— А инвалидная кавалерия Кольки Ерина за Мефодьевым скачет и «ура» кричит, — захлебываясь дымом, с жаром расписывал Афанасий. — Потом, когда у белых оружие забрали, отдал винтовки и шашки дружинникам, и теперь их отряд Советским полком зовется.