— Так, — задумчиво протянул Мефодьев. — А чего он туда?
Антипов недоуменно пожал плечами.
По вскоре все узнали, зачем Рязанов поехал к Королеву. Галчихинский полк, который наступал на Крутиху, неожиданно приостановил военные действия. А Королев уведомил Главный штаб, что присоединяться к Пятой армии не хочет.
Когда Романа привезли из Галчихи, Домна намеревалась взять его домой. Все равно лазарет переполнен. А дома Роману поспокойней будет. Домна и Любка по-переменке будут сидеть у его постели. Впрочем, Любка может не покидать лазарета. Домна сама управится.
— Да разве я усижу там? Нет, мама, — с болью в голосе сказала Любка. — Я уж отпрошусь у Семена Кузьмича.
Но фельдшер настоял на своем. Место Роману нашли. Ухаживать за ним будет жена, да и другие сестры. Лучшего не придумаешь. А главное — постоянное наблюдение за больным.
— И не возражайте! — сказал Семен Кузьмич, предупредительно подняв руку. — Мы имеем дело с тяжелой формой воспаления легких. В таком состоянии ни в коем случае нельзя брать из лазарета.
Роман горел. И лицо, и шея, и руки — весь пунцовый, будто только что парился в бане. Лишь не было пота. И это Семен Кузьмич считал плохим признаком. Сухой жар хуже.
Дышал Роман часто и неглубоко. Казалось, на груди у него — какая-то невидимая тяжесть. Он метался в постели, рвал ворот рубашки.
Любка смотрела на мужа и беззвучно плакала, кусая угол косынки. Яков из-под бинтов косил глазом на мать.
— Ладно, нехай лежит тут, — согласилась, наконец, Домна.
Первую ночь она провела у постели Романа. Трудной была эта ночь. Роман стонал и бредил. Когда он смолкал, Домна и Любка тревожно подавались к нему, прислушиваясь к дыханию. Замирали над Романом — и привставал на локте Яков. Потом все трое переглядывались: жив.
Несколько раз в ночь наведывался Семен Кузьмич. Он осторожно касался горячей руки Романа и щупал пульс, поглядывая на пузатые карманные часы, которые он доставал из кармана жилетки.
— Будем надеяться, что сердце выдержит, — говорил фельдшер, отходя к топчану, где бушевал в бреду Пантелей Михеев.
Сутками просиживала Любка возле Романа. Опершись плечом о спинку стула, засыпала. Но забытье было тревожным и чутким. Стоило Роману пошевелиться, Любка вздрагивала и открывала глаза.
— Шла бы ты домой да отоспалась, как следует, — советовала ей Маруся. — Совсем извелась. Роме-то уже полегче. Мы с Варей присмотрим за ним.
— Какой тут сон, — вздыхала Любка.
В одну из ночей Роман пропотел и, действительно, быстро пошел на поправку. Жар прекратился. Но Роман был так слаб, что едва держал ложку. Любка пыталась кормить его. Он сердился и ел сам.
Он просил Любку рассказывать покровские новости. Тогда в ее синих лучистых глазах искрилась радость. Любка подсаживалась поближе к мужу и начинала нашептывать, чтоб не слышал никто из соседей:
— Тятя Макар купил на Борисовке кроликов и держит их в предбаннике. Они там столько нор понарыли! Крольчиха должна окотиться. А еще тятя где-то потерял свою шапку, ходит в куртузе… А отец Василий попросился у Петра Анисимовича в учителя. Сан свой сложить обещался. Да Петр Анисимович отказал ему. А Порфишка учит ребятишек. В школе занятия начались…
Она вспоминала все, что делалось в селе. Рассказывала в подробностях. Роман слушал, переспрашивал и незаметно засыпал.
В лазарет приходил Петруха. Он весело размахивал последним информационным листком, присланным из штаба, и поздравлял раненых с новыми победами партизанской армии. А однажды влетел, как ветер. Сорвал с головы и бросил на пол папаху. И крикнул разливисто:
— Братцы! Вчера мы соединились с советскими войсками! — хлопнул себя ладошками по бедрам, пошел плясать вприсядку.
Лазарет буйно зашумел. Поспрыгивали и посползали с топчанов. Запросили самогона, чтоб отпраздновать это событие.
В разгар торжества нагрянул Семен Кузьмич. Накинул на нос пенсне, насупился.
— Что за вавилонское столпотворение! — прикрикнул он. — А вы, милостивый государь, почему безобразничаете здесь?
— Я? — Петруха улыбнулся и покрутил ус. — Простите, Семен Кузьмич! А мое безобразие им на пользу. Вот поглядите, что мигом начнут выздоравливать.
— Никогда безобразие не способствовало исцелению, — буркнул Семен Кузьмич и выставил Петруху из лазарета.
Привезли раненых из-под Степной. С ними — Николая Ерина. У него была перевязана голова. Осколком снаряда раздробило челюсть. Николай отлежался и, заметив Романа, хотел что-то сказать ему, да из этого ничего не вышло. Лишь промычал, как немой, и сморщился от боли. Попросил жестами грифельную доску, которая лежала тут же на столике.