— В этом нет необходимости, — ответил Гривин.
Белый от гнева, Войцеховский выхватил пистолет и в упор трижды выстрелил в Гривина.
Приказ об отходе корпуса был отменен. Однако это ничего не изменило. Войска не удержали Новониколаевска и покатились дальше на восток. Не сумели они устоять и под Красноярском.
Теперь это была уже не армия, а дикая орда, ожесточенная сознанием собственного бессилия. Не Каппель и Войцеховский — сама смерть предводительствовала ею. Горе тем селам, по которым проходили колчаковцы. Убийства и насилия совершались на каждом шагу. Как ненасытная саранча, опустошали белые землю. Губили все, что попадалось, и сами гибли от красноармейских и партизанских пуль, от жестоких сибирских морозов, от тифа.
Между союзниками, как и в Омске, шла потасовка. Уже не за Россию Колчака дрались они, а за то, как бы спасти свою шкуру. В их стае действовал волчий закон: они рвали слабого. Чехи не подпускали к железной дороге белогвардейцев. Пусть русские идут пешком, не мешая продвигаться на восток чехословацким эшелонам. Англичане и французы перекладывали всю вину за поражение на американцев. Япония, хищно оскалив зубы, ждала за Байкалом русское золото.
Новое правительство Колчака было мертворожденным. Оно не имело никакой власти, с ним никто не считался. Еще в ноябре, формируя кабинет, премьер Виктор Пепеляев предложил советнику бывшего царского посольства в Японии Щепкину портфель министра иностранных дел. Щепкин отказался, заявив:
— Я скорей поступил бы в сторожа ватерклозетов Хибийского парка в Токио, это вернее.
По суровому, заснеженному краю от разъезда к разъезду, от станции к станции пробирался поезд 58-бис. Пятого января двадцатого года Колчак сложил полномочия. Он думал теперь лишь об одном: как поскорее добраться до границы. Он знал, что в Иркутске восстание, что власть принял на себя эсеровский Политцентр, который, несомненно, сделает попытку арестовать бывшего верховного правителя. Но Колчак — частное лицо. К тому же он под защитой союзного командования. На вагоне Колчака развевались английский, французский, американский, чешский и японский государственные флаги.
Поезд шел по угрюмой Сибирской земле. Белый от инея, он казался привидением. Впрочем, он и был привидением, кошмаром, уходящим из Сибири. А рядом с полотном железной дороги гудели на морозе провода телеграфной связи. И по ним, обгоняя поезд, летело:
«Всем, всем, всем начальникам партизанских отрядов и рабочих дружин по линии Зима — Иркутск. 13 января к Зиме с поездом 58-бис в чешском вагоне прибыл Колчак. На, мое требование о выдаче Колчака комендант станции Зима чешский полковник Ваня ответил отказом. В случае прорыва Колчака через Зиму примите меры его задержания в Иркутске.
Командир кавалерийского отряда Новокшонов».
Четырнадцатого января поезд прибыл на станцию Иннокентьевскую. Пропели, все реже постукивая на стыках рельс, колеса, залязгали буфера. Колчак воткнул недокуренную папиросу в пепельницу и поднялся с мягкого, обитого красной кожей кресла. Неторопливо подошел к окну. На секунду его ослепил свет. Солнце било прямо в глаза. Колчак прищурился, разглядывая столпившихся на перроне военных. Это были чехи, в большинстве офицеры. Они возбужденно разговаривали, показывая на вагон Колчака.
«Уж не собираются ли они переселить меня в теплушку, — подумал Колчак. — Кто я для них сейчас? Никто. Пять государственных флагов союзных держав являются в некоторой степени гарантией от произвола врагов, но не друзей. Ведь чехи считаются моими друзьями. Так, кажется».
— Александр Васильевич, я выйду узнаю, скоро ли нас отправят, — раздался за спиной голос Комелова.
Вот и адъютант зовет адмирала по имени-отчеству. И для него Колчак всего лишь частное лицо, путешественник по Сибири. Но откуда взялась на душе горечь? Ведь это сам Колчак просил Комелова называть себя именно так.
Подошла Анна Васильевна, встала у соседнего окна.
— Иркутск? — она вскинула изломанные брови.
— Нет, Иркутск следующая, — ответил Колчак. — Сегодня же я увижусь с Жаненом и потребую от него, чтобы поезд под литером «Д» охранялся не чехами, а французами или англичанами. Чехи слишком вероломны, чтобы им доверять русское золото.
— У меня дурное предчувствие, — вдруг в смятении проговорила Анна Васильевна. — Я понимаю, что с нами не должно ничего случиться. В Иркутске войска чехов и союзное командование. Но если… В общем, что бы ни произошло, я не хочу разлучаться с вами.
Колчак намеревался что-то сказать, но в это время в салон вошли Комелов и коренастый, суетливый начальник штаба Зенкевич. Колчак оглянулся и заметил тревогу в глазах Зенкевича, который тут же блудливо отвел взгляд.