Ротмистр схватил со стола карандаш и стал писать.
— А откуда он? Не говорил?
— С Северного участка Юго-Западного фронта.
— Хорошо. У вас отличная память, что очень ценно. Если вы понадобитесь, мы пригласим. Может быть, у вас еще есть что сказать?
— Нет. Пожалуй, все…
Широка Сибирь. Так широка, что, кажется, нет ей конца и края. Не меряны ее степи и леса. Не считаны ее дороги. Да и как сосчитаешь их? Где прошел человек хоть однажды, там и дорога.
Широка Сибирь, но и в ней порой бывает тесно — не разминуться. И на ее просторах снова и снова сталкиваются судьбы, скрещиваются пути людские. И никого это не удивляет, как не удивился бы и Владимир Поминов, узнав в человеке с кустистыми бровями мясоедовского квартиранта.
В тот день Геннадий Евгеньевич не случайно оказался в ресторане «Европа». Не от скуки пришел он сюда. Последнее время Рязанов был слишком занят, чтобы вот так часами просиживать рядом с бездельниками и кутилами.
Как только он прибыл в Омск, события захлестнули его, втянули в свой водоворот. Вместо широкого выхода на российскую политическую арену, его партия несла одно поражение за другим. Эсеровские мятежи в Советской республике были повсеместно разгромлены. Большевики объявили красный террор, обезглавивший организации партии в двух столицах и центральных губерниях.
А в Омске против настроенных республикански левых эсеров выступили сторонники единоличной военной диктатуры и монархии. Кадеты и энэсы, члены «Союза возрождения России» и другие правые партии и группировки, в том числе и омская группа «Воли народа», сделали все, чтобы привести Колчака к власти. Атаманы Волков, Красильников и Катанаев, арестовавшие членов Директории — эсеровских лидеров, действовали по указке правых.
Рязанов понимал, что эсеры сами откармливали и выхаживали кровожадного зверя, который пожирал сейчас их самих. Было время, когда они лобызались с черносотенцами, когда любой, кто боролся против большевиков, почитался ими, как истинный патриот России. Теперь наступил час расплаты за политику учредиловки. От эсеров открещиваются, как от нечистых, их сторонятся, как прокаженных. Даже старая шляпа — Вологодский, расшаркиваясь перед Ванькой-Каином, заявил: «Я был социалистом-революционером, но никогда не был слишком партиен. Я и теперь держусь мнения, что если бы левые течения были более терпимыми и умеренными, то у нас не было бы тех потрясений, которые произошли».
Какое беспримерное ханжество! Вологодскому ли не знать, как были податливы и уступчивы эсеры в грязной политической игре. Даже сейчас они пошли бы на все уступки. Но с ними не считались, на них наступали и нужно было обороняться. В недрах эсеровского подполья вынашивались планы заговоров против Омской власти.
Геннадий Евгеньевич пришел в ресторан для того, чтобы условиться о встрече с посланцем фронтовой организации. И ни Владимир Поминов, и никто другой не заметили, как Рязанов шепнул проходившему мимо штабс-капитану:
— Загородная роща, три часа дня.
В небольшом, вросшем в землю домике на тихой улице Рязанов ждал Павла Михайлова. Геннадий Евгеньевич снимал здесь комнатку у пожилой вдовы, сын которой работал на чугунолитейном заводе «Азия». Обстановка комнатки была бедной: деревянная кровать, ветхий столик и два стула, на одном из которых, у окна, стоял горшок с геранью. Хозяйка стремилась поддерживать чистоту в комнате. Утром, пока Рязанов умывался и завтракал, она прибирала его постель, вытирала мокрой тряпкой пол и открывала форточку.
Днем в домике было тихо. Чтобы не мешать квартиранту, хозяйка ходила бесшумно. А по вечерам ее сын Алеша приводил товарищей. Если Рязанов оказывался дома, они говорили вполголоса и вскоре расходились. А в его отсутствие о чем-то горячо спорили и пели песни.
Около двух часов у палисадника остановилась пролетка. На ходу одевая пальто, Рязанов бросил:
— Матрена Ивановна, я ухожу.
— С богом, Геннадий Евгеньевич, с богом! — донесся с кухни ласковый голос хозяйки.
Несмотря на теплынь, Михайлов кутался в воротник поношенного касторового пальто. Кожаный картуз надвинут на брови. Во всем его облике было что-то театральное. Да, именно так выглядят злодеи и заговорщики на подмостках плохоньких театров. Не достает только кинжала или пистолета. Впрочем, Михайлов мог прихватить в эту поездку и оружие.
Рязанов знал, что Павел Михайлов хорошо известен в Омске, и к тому же контрразведка могла установить за ним слежку. Но, маскируясь, Михайлов потерял чувство меры.
— Павел Яковлевич, вам лучше опустить воротник, — шепотом, чтобы не услышал извозчик, сказал Рязанов, устраиваясь на пролетке.