— Нет. Жизнь отрезвила меня и многих. Из одной крайности мы попали в другую.
— Это ваша крайность. Вы добивались ее и получили, — резко произнес мужчина в косоворотке. — Вы отняли у рабочих завоевания революции. Слышали, что говорил сейчас старый рабочий? И, поверьте мне, от вас он не ждет для себя ничего хорошего, он сам завоюет себе лучшую долю.
— Время покажет, кто прав, — Рязанов бросил недокуренную папиросу и ушел в дом.
Через минуту появился гость. Он встал рядом с Рязановым у печки, запел с молодежью «Ермака». Улыбнулся, взглянув на Геннадия Евгеньевича:
— Пойте. И бросьте сердиться. Я сказал вам правду, горькую, что поделаешь! Жизнь не слаще. И если хотите добра трудящимся, идите с ними. Им принадлежит будущее России.
— От России ничего не останется, — упрямо возразил Рязанов.
— От старой, а новая Россия поднимется из пепла крепкая, нерушимая навеки.
— Хотел бы я поверить вам! Но это значит поверить в чудо. Вы знаете, что творится в Совдепии?
— Голод. Разруха. Мятежи. Все знаю. А вокруг «кольцо смерти», как называют продажные писаки блокаду Советской республики. Но народ победит…
Вскоре гости разошлись. Рязанов недолго посидел у себя на кровати, затем разделся и, потушив лампу, лег. Из-за дощатой стены доносились приглушенные голоса хозяйки и Алеши. Но и они стихли.
Проснулся Рязанов от громкого стука. Кто-то барабанил в наружную дверь. Вот послышались робкие шаги Матрены Ивановны. Скрипнула половица у порога.
— Кто там? — спросила хозяйка.
— Откройте! Милиция!
Рязанов вскочил с постели, скользнул рукой под койку, в чемодан, и вытащил браунинг. Накинул пальто.
— Кого вам надо? — снова спросила Матрена Ивановна.
Снаружи назвали имя и фамилию ее сына.
— Откройте!
— Сейчас! — крикнул Рязанов, метнувшись на кухню. Здесь он увидел у окна Алешу, растерянного, в одном белье.
— Что делать, Геннадий Евгеньевич? — захлебываясь, прошептал он.
Рязанов сунул ему в руку пистолет, набросил на плечи свое пальто:
— Идем. Ты встанешь за дверью, в сенях. Если обнаружат тебя, стреляй, — и увлек парня за собой.
В дверь стучали все настойчивее.
— Фу, черт, не могу найти спички! Куда-то запропастились, — говорил Геннадий Евгеньевич, впуская милиционеров.
Вошли двое. Третий остался на крыльце. Значит, Алеше нельзя будет выскочить из сеней без шума.
— Так кого вам нужно? — Рязанов зажег семилинейную лампу на кухне и скользнул взглядом по лицу Матрены Ивановны. Оно было мертвенно-бледным.
— А ты кто такой? — спросил один из милиционеров, приглядываясь к Рязанову.
— Я — квартирант. Состою на службе в правительственном учреждении. И хотел бы знать, по какому праву…
Милиционер показал ордер на арест. И, выхватив из кобуры наган, шагнул в спальню.
— Его нет дома, — твердо сказал Рязанов. А в душе поднимался страх: как бы не обратили внимания на Алешину одежду. Впрочем, он может сказать, что это его, квартирантовы, вещи.
— Как нет?
— Да так. Вызвали на завод.
— Он работает днем и сейчас должен быть дома.
— В ночной смене кто-то заболел, и мастер послал за ним. Минуть двадцать как ушли.
Милиционеры осмотрели все углы, заглянули под стол и кровати. Потоптавшись у порога, вышли. В сенях один из них зажег спичку, но она тут же погасла.
— Пойдем. Возьмем его там, — заторопился второй.
Геннадий Евгеньевич шумно закрыл за ними дверь и вернулся в кухню. Матрена Ивановна по-прежнему стояла в оцепенении.
Хлопнула калитка. Прильнув к окну, Рязанов увидел, как по дороге поскакали три всадника. Тогда он бросился в сени.
— Собирайся побыстрее! И уходи, пока они не вернулись, — посоветовал Алеше.
Матрена Ивановна вдруг сорвалась с места и забегала по комнатам. Вот она сняла с гвоздя Алешину шапку и тут же повесила ее. И снова сняла. Очевидно, она плохо понимала, что делает.
— Пистолет забери с собой. Да не вздумай податься за город. Поймают. Лучше скройся у кого-нибудь из знакомых, — сказал Рязанов.
— К дяде Кондрату. Он недалеко живет, — словно очнувшись от кошмарного сна, дрожащим голосом проговорила хозяйка.
Когда на дворе смолкли торопливые шаги сына, Матрена Ивановна упала на колени перед Рязановым:
— Спаситель вы наш!
Он поднял ее и принялся успокаивать. Он говорил ей душевные слова, от которых у самого наворачивались на глаза слезы. И она разрыдалась, закрыв руками серое, перекошенное горем лицо. Потом вдруг выкрикнула с болью и ненавистью: