Это был боевой приказ. Обычно Мефодьев называл Романа по имени. Ему нравился Романов задор, который жил в самом командире. Роман это знал. Вот и сейчас не случайно же Мефодьев посылает его вместе с комиссаром. Значит, действительно, что-то затевается.
— Есть, товарищ командир! — сердце рванулось в горячей радости.
— Иди отдыхай, — уже по-дружески проговорил Ефим.
— Я тоже иду спать, — сказал Петруха устало.
Роман поел горячей каши и растянулся в балагане на мягкой соломенной подстилке. Укрылся с головой шинелью, чтобы не слышать доносившихся снаружи криков и смешков. Но сон не шел к нему. Роман не мог отогнать от себя мысль о готовящейся операции. Наверное, штаб решил дать бой одному из карательных отрядов. Прошлой ночью ушли в разведку Ливкин и Яков. Командир послал их в Сосновку. А теперь идут Роман с Петрухой.
Петруха, конечно, все знает. Да и еще кое-кто. Тот же Мирон Банкин. Как он подмигнул Роману в колке. Значит, командир считает, что Мирону можно доверить секрет, а Завгородним и Касатику нельзя. Что ж, и то правда: Мирон с кустарями ходит с самого лета. Проверенный не в одном деле.
У балагана завозились, заспорили. «Как раз тут уснешь», — сердито подумал Роман и, одевшись, вышел. Мимо него с солдатской фляжкой в руке пробежал Семен Волошенко, обернулся, крикнул:
— Айда, Роман, смотреть, как я Петрухину папаху продырявлю!
У колка азартно толпились мужики. Среди них был Петруха с наганом. После ранения он учился стрелять с левой руки. И вначале нередко мазал, вызывая шутки фронтовиков. Особенно старался Волошенко.
— Эх ты, стрелок! С двух шагов в ворота не попадешь! Вот тебе мое слово, — подсмеивался он.
Сегодня Петруха трижды стрелял в заброшенную на березу Семенову фуражку и промахнулся.
— Давай договоримся: я тебе вместо фуражки манерку поставлю. Стреляй раз и, ежели не попадешь, я бью по твоей папахе четыре раза, — предложил Волошенко.
— Идет! — задорно блеснув синим глазом, ответил Горбань.
Объяснив всем еще раз условия спора, Семен отмерил двадцать саженей и поставил на черный трухлявый пенек фляжку. Подбоченился:
— Стреляй!
Петруха откинул голову влево и не спеша прицелился. Роман заметил, что рука у комиссара была твердой. Наган будто прикипел к ней, ни разу не качнулся. Хлобыстнул выстрел — и манерка плюхнулась в воду. Под общий смех Семен опрометью бросился к ней.
— Черт! Прошил насквозь! — удивленно пробормотал он и натянуто засмеялся. — Это шальная пуля! Случайность!
— А ну, ставь еще! — весело крикнул Петруха, рукавом пиджака вытирая пот со лба. — Все равно, чего уж жалеть теперь фляжку.
Семен поставил. И опять Петруха прицелился и сшиб манерку. Положил пулю рядом с первой. Мужики ахнули.
— Чего теперь, Сема, скажешь? — улыбнулся Роман, разглядывая пробитую фляжку.
— Обдурил меня Петруха, вот что скажу. Он понарошке в фуражку мазал.
— Правильно, — заключил кто-то. — Нельзя же обмундированию портить. И так у нас туго насчет одежки и обувки.
Когда Роман вернулся к костру, Касатик шепнул ему на ухо.
— Мирон снова заходил к командиру.
Ночь выдалась безветренная, теплая. Над сонной степью стояли большие, яркие звезды. Из-за бугра выскользнул осколок луны, проткнул острым краем серебристую кисею облака и покатился дальше.
Роман и Петруха выехали из лагеря с расчетом попасть в Сорокину на рассвете. До бора их провожал сорокинский парень, который должен был привести лошадей обратно. А до деревни разведчики доберутся пешком. Там останется не больше трех верст.
Ехали сначала по целине, затем по вязкой прошлогодней пахоте. Кони шли шагом, мерно пошлепывая копытами. В одном месте пришлось далеко объезжать затопленную в половодье низину.
— Надо на проселок выбираться, — предложил парень. — Где-то правее должна быть дорога в Воскресенку.
Забрали вправо, но неожиданно выехали к другому озеру. Лошади тяжело дышали. Петруха соскочил в грязь и повел кобылу в поводу.
Наконец впереди показалась черная громада бора. Роман посмотрел на восток, где у края земли тускло светилась узкая полоска неба.
— Давай поторапливаться, Петр Анисимович, — сказал он.
Лошадей отдали коноводу. Парень еще раз пояснил, как лучше попасть в село.
— Значит, выйдете к ключу, а за ним поляна. Потом подниметесь на взгорье, пройдете шагов двести и увидите дорогу. По ней наши мужики к смолокурам ездят. И валите по этой дороге до самой поскотины. Первый дом с резными воротами Евграфов, дальше тетки Семенчихи, а за Семенчихой проулок и гать. За прудом улица пошла. Там Савельич живет, на самом углу. У него колесо на журавле колодца и в огороде две сосенки. Там еще есть огород с двумя сосенками, но он поближе гати.