— Я боялся, что поезд может прийти раньше и я не встречу вас.
Это было в Петрограде в семнадцатом. Накануне он имел неприятное объяснение с Керенским и называл неудачливого премьера китайским болванчиком. Затем Колчак уехал в Америку.
Пришли на память Анне Васильевне встречи с ним в Харбине, в Токио, Первый муж был товарищем Колчака по морскому корпусу. Он приехал в Японию, умолял Анну Васильевну вернуться, скандалил. Вскоре Александр Васильевич получил телеграмму от Альфреда Нокса. Колчака звали в Омск. Англия делала ставку на него, взлелеяв идею военной диктатуры.
Больше чем полгода его кружит страшный водоворот событий. В ставке и в совмине, на приемах и парадах Колчак делает вид, что все обстоит благополучно, что белые армии скоро возьмут Москву, а дома, наедине с ней, клянет всех и вся. Его задергали своими советами англичане и французы, ему не дают покоя разные Михайловы, Сукины, Пепеляевы, Жардецкие. Даже Гришина-Алмазова мнит себя крупной политической фигурой.
Телефонный звонок оборвал раздумье. Анна Васильевна вскочила с кресла и поспешно подняла трубку. Из Екатеринбурга звонил Дитерихс. Голос у генерала глухой, как из могилы. Очевидно, опять какая-нибудь неудача на фронте.
— Александра Васильевича нет дома. Наверное, он в совмине, — ответила она и едва повесила трубку, как услышала голос часового.
Анна Васильевна в одних чулках выскочила на лестницу. Колчак открыл дверь ключом и поднял на нее усталые, глубоко запавшие глаза.
— Вы не спите. Нужно отдыхать, — проговорил он ласково, обнял Анну Васильевну и добавил, вздохнув: — Ужасное время!.. Да, мне нужно помыть руки. Я трогался сейчас за своих министров. Что для них, трусов и мерзавцев, самодержавная Россия!
— Только что звонил Дитерихс…
— Знаю зачем. Я от Вологодского говорил с фронтом. Войсковые группы Каппеля и Гривина начали общий отход. Особенно тяжело приходится Гривину, его прижали к Каме. Фрунзе и Шорин оказались куда хитрее и дальновиднее моих генералов.
Войдя в кабинет, Колчак зажег люстру, отстегнул шашку и, придвинув к камину другое кресло, сел. Анна Васильевна подошла к нему и скользнула руками по его плечам.
— Сегодня обсуждали предложение генерала Маннергейма. Он обещает двинуть на Петроград стотысячную армию, если мы признаем независимость Финляндии и самоопределение Карелии и Олонецкой губернии. Предложение заманчиво, — продолжал Колчак. — Вы сами знаете, как я отношусь к большевикам. Это мои враги. Но торговать империей я не могу. И не имею таких полномочий. В Харбине я показал кукиш японскому принцу, который требовал за помощь Сахалин и Приморье…
— Горячий вы у меня!.. — Она нежно погладила его седеющую голову.
— Мои генералы и министры чуть не запрыгали от радости, ознакомившись с телеграммой Маннергейма. Они готовы разорвать державу на куски, лишь бы занять в Москве высокие посты. Но я ответил финнам отказом. Пусть нам придется вдвое труднее, но никаких самоопределений! Я не большевик, чтобы давать самостоятельность хохлам и чухонцам.
Анне Васильевне почему-то стало жаль этого сильного в прошлом человека, который на шлюпках в Ледовитом океане, борясь со льдами, искал пропавшую без вести экспедицию барона Толля, который на своем флагмане «Императрица Мария» загнал в Босфор разбойный немецкий линкор «Гебен». Она решила перевести разговор на другую тему.
— Сегодня мы были в госпитале…
— Вам трудно, Анна Васильевна, в своей портняжной мастерской. Вы еще не оправились от болезни. Отдыхали бы.
— Я одна умру здесь от тоски. На людях все веселее.
— Когда я вижу перед собой гору, мне хочется взойти на нее, — снова заговорил он о своем. — Мечтой моей жизни было первому ступить на Южный полюс. Но вместо полюса я попал в Омск… Я часто думаю над тем, почему большевики преуспевают. В истории есть прецеденты. Обыкновенно революционные войска побеждали. Но основное — у большевиков есть преданные партийные кадры, а у меня сброд ублюдков демократии Керенского. Мне трудно, чрезвычайно трудно! Но я люблю Россию и делаю все, чтобы разгромить большевизм… Я пойду на Москву путем моих предков-татар и, как Батый, предам огню и мечу своих противников!.. Я в некоторой степени конституционен. Но, может быть, не следует быть конституционным, только чтоб это скорее кончилось…