— Это не по мне, — коротко заключил Мансуров. — Мне бы что-нибудь посущественней. У тебя нет знакомых девочек?
— Найдем!
— Ты мне нравишься, подпоручик. Не станем же терять дорогих минут.
Они долго шли по вечернему городу, который грохотал экипажами, стучал подковами о мостовые, лился толпами прохожих по Атамановской. Затем покружили у конного базара и попали на тихую Лагерную улицу.
— Здесь, — показал Владимир на небольшой домик с мезонином.
Сквозь закрытые ставни просачивался слабый свет. Кто-то внутри как бы нехотя играл на гитаре. Решительно шагнув к окну, Владимир постучался.
— Кто там? — гитара смолкла.
— Открой, Дуся!
— Я не Дуся. Она в деревню уехала, — ответил тот же хриплый женский голос.
— Хватит тебе. Это я, Володя!
Снова заиграла гитара. Владимир постучал еще раздраженнее и настойчивее:
— Откройте.
Тогда в сенях хлопнула дверь и на дворе прогремел густой бас:
— Отчаливай! Не видишь разве, что твоя Дуся занята. За всю ночь оплочено! Иди к Гурьихе, напротив живет.
Искать Гурьиху не пришлось. Ее девочки поджидали гостей у ворот и слышали весь разговор. Они стайкой бросились к офицерам, повесились на них и, наигранно хохоча, повели в дом.
Мансуров и Владимир возвращались в гостиницу «Россия» на рассвете. Утро дышало холодом. На улицах все так же суетились крысы. Владимир глядел на них и брезгливо морщился. Заметив это, Мансуров сказал:
— А мне нравятся крысы. Они очищают землю от трупов, они обгладывают расстрелянных большевиков. Мы тоже крысы в некотором роде: освобождаем Россию от большевистского духа.
Станция Омск по захламленности не уступала городу. Наоборот, здесь было еще больше грязи. Бесконечные вереницы вагонов служили людям жильем. В вагонах вместе с семьями военных и штатских чиновников в невообразимой тесноте находились козы, куры. Коридоры между поставленными на прикол составами были залиты помоями. Сквозняки носили тяжелые запахи скотских и человеческих испражнений.
Только три пути могли принимать поезда. На одном из них стоял длинный эшелон чехословаков. Они спешили во Владивосток, где погрузятся на пароходы и уплывут в свою Чехию.
Эшелон пришли провожать омские барышни и молодые женщины. Среди уезжающих у них были хорошие знакомые, женихи и мужья. Чешским офицерам командование разрешило брать с собой русских жен. Пожитки этих счастливых красавиц грузили в первоклассные пассажирские вагоны, предназначенные для начальства.
Мансуров и Владимир явились на вокзал за час до отхода эшелона. На перроне их остановил чешский часовой:
— К поэзду подходить нэльзя!
— У нас есть пропуска, — спокойно возразил Мансуров.
— Обращайтэсь к комэнданту.
Щеголеватый комендант станции поручик Рудницкий провел их к начальнику эшелона чешскому капитану. Тот приветливо закачал головой.
— С пропуском ехать можно, — согласился он. — Вы постоите пока на перроне, а мы придумаем, куда определить вас.
Капитан чисто говорил по-русски. «Наверное, наш, — заключил Мансуров. — От войны в чужую страну убегает, сволочь».
Офицерских жен тоже не подпускали к эшелону. Они веселыми кучками держались на перроне, ожидая, когда их, наконец, пригласят в вагоны. Паровоз уже стоял под парами.
Но радостное настроение жен сменилось разочарованием. Оказывается, в вагонах нет места и до станции Ярки им придется ехать в теплушках, стоящих на соседнем пути. А там дают чехам дополнительные пассажирские вагоны. Вот тогда и соединятся женщины со своими мужьями. Сейчас же они должны сесть в теплушки, которые прицепят к составу. Об этом им сообщил один из чешских офицеров, тут же подошедший к Мансурову и Владимиру.
— Вы поедете в чудэсном обществе женщин. Разумеэтся, до станции Ярки.
— И за то спасибо! — сказал Мансуров, весело взглянул на Владимира и кивнул в сторону теплушек.
Женщины, шумно переговариваясь, без стремянок влезали в вагоны. Привычные к комфорту возмущались:
— Здесь не на что присесть!
— Потерпите, девоньки, тут всего четыре часа езды. Как-нибудь уж стоя доедем, — отвечали неприхотливые. — В Чехию едем! Господи!
— Вы с нами? — хором обратились к Мансурову. — Не боитесь, офицерики, что зацелуем?