— Ничего. Стерпим как-нибудь, — заулыбался тот.
— Они за адъютантов к нам приставлены!
— Или бабок. Вдруг какая рожать надумает! — шутили женщины.
Над вагонами вольно пронесся паровозный гудок. Лязгнули буфера, эшелон двинулся. Кое-кто из провожающих замахал на перроне руками.
— Дурные! Чего прощаются-то, когда поезд дойдет до стрелок и вернется! — раздался в теплушке насмешливый голос.
Но поезд вышел за семафор, прибавил ходу и скрылся из виду. Минуло пять минут, десять, а он все не возвращался.
— Вылазь, барышни. Приехали! — крикнул Мансуров. — Тут вам и Чехия, и Словакия.
— Что?
— Почему вылазить?
— Ой, девоньки, обманули нас проклятые чехи! — заголосила бойкая бабенка.
Теплушки взревели.
— Да у меня все добро уехало, — всплеснула руками одна из жен.
— У всех там чемоданы и ящики!
Слабонервные упали в обморок, но на них никто не обращал внимания, и они вскоре сами отошли.
— Давайте догонять эшелон!
— Догонишь теперь! Держи карман пошире — вернешь пожитки!
— Вот так номер! — растерянно проговорил Владимир. — Уехали!
— Пойдем к Рудницкому. Это же черт знает что! — запальчиво бросил Мансуров.
За спиной — отчаянный визгливый голос:
— Девоньки, лови офицеров, которые с нами!
— Бей их! Они с чехами сговорились обмануть нас несчастных.
— Пришли к нам, чтобы мы поверили! Хватай, бей их!
Разъяренные, подбирая юбки, спотыкаясь и падая, лавиной хлынули из теплушек. Мансуров, услышав позади дикий бабий рев, круто повернулся и яростно сверкнул глазами.
— А ну, прочь, суки. Перестреляю! — и выхватил из кобуры пистолет.
Женщины отпрянули и кинулись врассыпную, проклиная чехов, Мансурова и всех на свете.
Рудницкий пожимал плечами. Он сделал все, что мог. Он пропустил офицеров к эшелону, они договорились, и разве можно было предполагать, что чехи поступят так вероломно.
— Я буду жаловаться начальнику военных сообщений ставки и тыла генералу Касаткину! — возмутился Владимир.
— Жалуйтесь, подпоручик, — равнодушно сказал комендант станции. — Но вы сами знаете, что чехи на особом положении и вряд ли ваша жалоба даст хоть какие-нибудь результаты.
Мансуров позвонил ротмистру Шарунову. Попросил произвести расследование и добиться наказания виновных. Но контрразведка посоветовала не связываться с чехами, а уехать на следующем поезде.
— Я посажу вас на любой товарняк. Сейчас тепло, доедете, — пообещал Рудницкий.
Назавтра с санитарным эшелоном Володька и Мансуров прибыли в Новониколаевск. Здесь они долго искали на станции вагон Лентовского. Наконец, увидели его в одном из тупиков. Вагон был черный, грязный, окна забраны стальными прутьями решеток. В тамбурах громко переговаривались часовые с черепами на рукавах. Они узнали Мансурова, окликнули его.
Лентовский встретил офицеров приветливо, как желанных гостей. Провел их в купе, где над столиком клевал носом короткошеий, кряжистый мужчина в нижней рубашке. Он не встал. Он только поднял белые глаза и тут же закрыл их воспаленными голыми веками.
— Мой помощник, — кивнул на него Лентовский. — Незаконнорожденный сын дворянина Смоленской губернии Кудушкина. Дегенерат. Сила исключительная. Четырьмя ударами делает из человека шницель. Всего четыре удара — и перед вами бесформенный кусок мяса, политый соусом из крови.
Лентовский осторожно, одними кончиками пальцев, взял у Мансурова пакет, распечатал его, прочитал письмо Шарунова. Немного помолчал, в раздумье поджимая розовые губы, и заговорил озабоченно:
— Омск предлагает провести карательную экспедицию против шайки бандитов села Покровского, покончить с бунтовщиками. И эту задачу мы выполним. Осведомитель омской контрразведки разоблачен и убит. Мы зашлем в село своих осведомителей. Кроме того, у меня при себе есть один фрукт, который признался в связях с покровскими бандитами. Он для нас — настоящий клад!.. Я, господа, никому не доверяю своих большевичков, вожу их с собой. А то их могут обидеть в тюрьмах, поступить с ними не совсем деликатно. Здесь же я проявляю о большевиках постоянную заботу. Ну, а если они захотят умереть, то все будет, как в песне: и родные не узнают, где могила моя. Прах предаем земле без манифестации, салютов и даже без отпевания.
Мансуров натянуто улыбнулся. Он-то хорошо знал поручика Лентовского. Это был палач, палач по призванию, который любил свое дело и гордился им. Ему чуждо чувство жалости. Даже атаман Анненков как-то сказал о Лентовском: «Когда я остаюсь с ним наедине, меня бросает в дрожь».