— Ежели б жених попался самостоятельный, так и свадьбу играть можно. Да женихи-то нонче все во солдатах. Дома одни калеки да женатики.
— Теперь недолго осталось терпеть, — пообещал Владимир.
— Дал бы бог! Известно, вам, офицерам, виднее.
Мансуров сообщил Владимиру, что их вызывает Лентовский. Нужно идти. Начальник контрразведки не любит, когда опаздывают.
— А ты предупреди Бондаря и Вербу, чтоб никуда не отлучались, — наказал Мансуров вестовому. — Они могут понадобиться.
Лентовский поджидал их, прохаживаясь у вагона. Тут же стоял дворянский сын, который прыснул тонким, бабьим смешком при виде Мансурова.
— Начнем, господа, — поручик пригласил их в купе.
По знаку Лентовского забегали солдаты из охраны. Они наглухо закрывали двери вагона, гнали людей подальше от станции. Уланам пришлось прекратить занятия и покинуть привокзальную площадь.
— Ко мне арестованного Зильбермана, — приоткрыв дверь купе, бросил в коридор Лентовский.
Минуту спустя, сутулясь вошел старик с серым лицом и жидкой бородкой. Он выжидательно уставился глазами на Лентовского. Тот предложил старику сесть.
— Что ж, Абрам Давыдович, я пригласил тебя побеседовать, — начал Лентовский. — А это офицеры, они пришли послушать. Ты не стесняйся их. Так вот, расскажи мне все по порядку.
Старик молчал, не сводя тусклого взгляда с Лентовского. Казалось, он не понимал, что от него хотят.
— Мы слушаем!.. Или ты хочешь познакомиться вот с ним? — Лентовский кивнул на дворянского сына. — Впрочем, ты кое-что знаешь о нем… Абрам Давыдович, господа, неделю назад был свидетелем одной любопытной сцены. Его специально приглашали на представление, которое давал мой помощник… Мы слушаем, Абрам Давыдович.
Старик словно очнулся от забытья. Он заговорил быстро, давясь словами:
— Я бедный еврей и никакой политикой не занимаюсь. Вы можете спросить кого хотите, и вам ответят, что я никуда не ходил и никого не приглашал. Ваше благородие знают про постоялый двор. Мне нужно было на что-то жить и кормить свою жену. Я бы и теперь сидел дома, но зачем-то потребовался вашему благородию, и меня арестовали. У меня совсем плохо с сердцем, и если так будет дальше, то я умру.
— Ты еще долго проживешь, Абрам Давыдович! — усмехнулся Лентовский. — Послушай-ка, старик, меня. Я вижу, тебе очень хочется на волю. Мы отпустим тебя, и я даю слово, что никто не тронет тебя даже пальцем. Но ты должен оказать нам одну услугу.
— Вы шутите, ваше благородие! Что может сделать полезного старый бедный еврей.
— Мы отправим тебя с группой своих солдат, переодетых партизанами. Тебя хорошо знают бандиты.
— Зачем смеяться над старостью, ваше благородие. Я никогда ничего не имел с ворами и бандитами. Разве я похож на бандита?
— Хорошо, мы не намерены спорить с тобой. Покровские мужики знают тебя, и ты скажешь им, что тебя послала тайная организация большевиков, и вручишь пакет. Потом явишься ко мне. Одно только твое слово, один жест, который раскроет обман, и ты будешь убит на месте. Ну, а в случае успеха ты получаешь свободу, мы дадим тебе денег и отправим домой. Перспектива заманчива! Не так ли, Абрам Давыдович?!
Старик не ответил. Он смотрел куда-то вдаль, за окно, на белесое небо, на паривших над степью беркутов. Его молчание, наконец, взорвало Лентовского.
— Ты согласишься со мной, жидовская морда! Ты сам будешь просить меня, сам! — истерически выкрикнул поручик.
— Я никого не знаю. Я не виноват, и вы отпустите меня во Вспольск. Зачем я вам нужен? Я совсем старый и глупый.
— Пригласите большевичку, — снова с холодным спокойствием сказал Лентовский стоявшему в коридоре конвоиру и объяснил офицерам: — Фамилия — Смирнова, задержана с пропагандистским материалом. Все рассказала на первом же допросе. И, пожалуй, нет нужды возить ее за собой.
— Вы отпустите бедную женщину? О, как вы великодушны, ваше благородие! — на ресницах Абрама Давыдовича задрожали бисеринки слез. Ему было больно видеть муки этой женщины, которая уже второй месяц ожидала смерти в вагоне поручика Лентовского.
— Да, я великодушен, — скривив губы в усмешке, подтвердил Лентовский. — Ты прав, Абрам Давыдович. Впрочем, я не могу быть иным.
Женщина была молода, лет двадцати пяти. В изорванном платье, с кровоподтеками на руках и лице, она казалась сумасшедшей. Во взгляде ее был ужас, неестественно дикий для нормального человека. Прижатые к груди пальцы прыгали.
— Смотри, Абрам Давыдович, запоминай, а потом расскажешь мне, что ты видел, — проговорил Лентовский и мигнул дворянскому сыну.