— А ты, дед, не лезь в комиссары. Без тебя разберутся, — озлобился Никита.
— Вместях нас пороли, любо-дорого, одними шомполами. И стал ты мне, Микитка, породнее протчих. За братеника тебя почитаю, паря, — бойко ответил Гузырь.
Мужики засмеялись. Дед отозвал Романа на крыльцо, зашептал, хитро сощурившись:
— Ты, Романка, прижми энтого Бондаря. Он тебя побоится. Как не дать косилки, когда обчество просит, а?
Никита еще попрыгал у стола и ушел ни с чем. Гаврила строго-настрого наказал ему пригнать исправную сенокосилку на писарев покос. Кому ж и побеспокоиться о семье Митрофашки, как не обществу? За народ пострадал человек.
За глаза мужики принялись косить Никиту. Кричали, распаляясь:
— Живоглот!
— Правильно ты отделал его, Гаврила! Не давай послабленья!
— Его пороли не за восстанию, а как он сам сынка Антона чересседельником угощал. И Антон его из шеренги выдернул.
Роман рассказал Гавриле зачем приехал. Тот призадумался. Да, трудно, не враз соберешь. Ну, коли есть приказ Главного штаба, надо исполнять.
— Пойдем! — сказал кузнец Роману, приглаживая жесткие, торчащие во все стороны волосы. — Выметайтесь, граждане! Закрывать буду.
Мужики нехотя очистили комнату. Лишь старушка по-прежнему бормотала во сне. Гаврила потряс ее за рукав рваной кофты. Она открыла маленькие, выцветшие глаза и недоуменно посмотрела на него.
— Зачем пришла, бабка?
— Я? Ето… Ноги болят у меня и поясница. Ох! Зачем пришла, милай мой, так и не упомню. Может, за решетом? Я завсегда хожу за решетом к соседям. У Феклушки густое решето, а то еще у Миколая Семеныча.
— Некогда мне с тобой, уходи, бабка.
— И уйду. А и на самом деле, кто ж меня послал к тебе? — сказала она, тяжело поднимаясь. — Вспомнила, милай мой. Сноха карасину велела принести. Дай карасину!
— Откуда у нас керосин? Ты вон к лавочнику иди, к Степану Перфильичу.
— В лавке карасину нету. Так и есть, за ём послала сноха. Вот и бутылка.
— И у меня нет.
— Ты, милай мой, не бреши. Юхимка с Петрухой много карасину привезли с Воскресенки. У купцов бочек десять, а может, пятнадцать взяли, — выговаривала старуха. — Думаешь, сидим дома, так ничего не понимаем и не слышим. Будто мы чурки с глазами!..
— Да ты, бабка, рехнулась, что ли, — поддержал кузнеца Роман. — Я сам был с Ефимом и Петрухой и не ведаю про твои бочки.
— Значит, в лавке нет? — переспросил Гаврила.
— Как на духу, так и тебе. Дай, милай мой, карасину. Дома ни маковой росинки нету.
— У Поминова есть керосин. Не хочет торговать, чтоб озлобить народ против нашей власти, — Гаврила сердито засопел, сдвинув брови. — Пойдем, бабка, помогу тебе, так и быть.
— Пойдем уж, родимец!
Степан Перфильевич настороженно, как битый кот, глядел из-за прилавка. Его взгляд бегал по лицам Гаврилы и Романа.
— Я пошел в защиту тебя, а ты вон как благодаришь, — поджав губы, сухо сказал кузнец. — Почему не продаешь керосин?
— У меня в наличии самая малость…
— Торгуй, а то заберем все подчистую. Да не вздумай прятать. Налей бабке бутылку. И запомни вперед. Степан Перфильевич: с нами лучше во миру жить. Много ты напакостил, и можем ответ спросить! Не мечись, как вор на ярмарке!
Лавочник сразу обмяк и почтительно развел руками:
— Что есть, все буду продавать, и еще в Галчихе у Рогачева прикуплю.
— Ну так-то лучше.
Из лавки отправились к Захару Федосеевичу. Начали с богатеев: у них можно взять побольше. Гузырь увязался за кузнецом и Романом.
— Эх, Романка, забубенная голова! В начальниках ходишь! — радостно тараторил дед. — За камунию воюешь, за власть Советскую. Воюй, воюй, да деда помни, якорь тебя!
— Гузырь у нас тоже при деле, — сообщил Гаврила. — Он — главный наблюдатель. Команду набрал из подростков. С каланчи дороги просматривают.
— Люблю, Романка, жизню, которая поживее протчих, — признался Гузырь. — И, значится, польза от энтой каланчи усматривается по всем статьям.
Когда они вошли во двор мельника, Захар Федосеевич переругивался с Демкой. Тот показывал хозяину длинный язык, притоптывая на телеге.
— Я тебя, иродово семя, со двора прогоню! Прогоню!
— А прогоняй, прогоняй!
— Кормить перестану!
— А я сам наемся! Думаешь, не знаю, где у тебя сало? Знаю!
Заметив гостей, Захар Федосеевич стих, безнадежно махнул рукой на Демку.
— Пойди-ка сюда, Федосеич, — подбоченясь, позвал Гаврила.
— Да вы в дом проходите, — недовольно проговорил мельник.
— Некогда нам… Пришли мы к тебе по сурьезному делу. Выслушай Романа, а потом я скажу свое.