Роман переступил с ноги на ногу:
— Главный штаб Повстанческой армии предлагает населению…
— Я энтому штабу тыщу с лишком подарил, бердану отдал, и хватит с меня! И прощевайте! — мельник повернулся, чтоб уйти.
— Нет, Федосеич, — Гаврила загородил ему путь к крыльцу. — Ну, теперь мы власть, сам слушал, как нас выбирали, и мы заберем, что полагается. Уж лучше давай подобру. Вначале ответь, почему стоит мельница?
— А кто на ней работать будет? Ливкин к вам убрался, племяш Ванька тож по селу гуляет. По селу!
— Работников мы подошлем. Но весь гарнец за помол пойдет в распоряжение Главного штаба. И еще размелешь из своей пшенички двадцать пять пудов, тоже для армии. У тебя восемнадцать коней, пятерых забираем. Расчет при первой возможности, а сейчас расписку тебе оставим.
— Нет, Гаврила, не станется по-твоему. Не станется. Пущай ваша армия свою пшеничку ест. Нету мне прока на других спину гнуть.
— А на тебя гнули и теперь гнут. Не пустишь мельницу, заберем ее обществом! Так и знай! Давай, Демка, коней, пятерых выводи, которые покрепче!
Демка спрыгнул с телеги и кинулся к конюшне — только пятки замелькали.
— Стой! — взвизгнул мельник. — Лошадей не дам! Не дам. Откуда эт ты насчитал восемнадцать? У меня в в упряжи восемь, жеребец девятый. А чего ты сосунков считаешь? Какой мне от них прок? Одна забота, потому как когда они ишо конями станут. Да к тому ж две кобылки жеребые. И нечего мне давать, иродово семя! И прощевайте на энтом.
— Умерь свою прыть, дядька, — Роман положил руку на кобуру нагана и подумал: «Теперь отдаст, струсит и отдаст».
Мельник побушевал еще немного, потом усадил Гаврилу писать расписку и, кляня ревком и новые порядки, пошел на конюшню за лошадями.
— Ить энто же обчее переживание, — уговаривал его дед Гузырь, но эти слова еще больше распалили Захара Федосеевича.
— Неплохой почин! — с воодушевлением заметил Роман, когда они остались у ворот вдвоем с Гаврилой.
Рассвет застал Жюнуску у костра. Всю ночь горел костер на пустоши и стлался по земле белый кизячный дым. Одинокой звездочкой светился костер, как судьба Жюнуски среди множества людских судеб. Попробуй отыщи ее в бескрайней Сибири, когда костер виден, может быть, за версту, а может, и того ближе. Да и кому нужен Жюнуска со своими радостями и бедами, кто примет участие в маленькой жизни киргиза? Только с лошадями, да с травами, да с самим собой говорит о себе Жюнуска.
Рассвет отпугнул от киргиза дрему. Жюнуска встал на ноги, расправил плечи и запел. И ветер понес по степи его гортанный, похожий на плач голос. В нем — степная тоска, будто зовет Жюнуска кого-то и не может дозваться. Чем дальше поет, тем грустнее становится песня. И глаза у Жюнуски тускнеют.
Еще бы пел киргиз, да вспомнилось что-то. Схватил седло и ловко набросил его на спину мышастого мерина. И поскакал Жюнуска напрямик в село.
Дружинники далеко заметили Жюнуску. Когда он поравнялся с ближним ветряком, навстречу ему вышел Николай Ерин, который еще зимой, бросив свою Лушку, сошелся с вдовой солдаткой. В дружину Николай записался одним из первых и сейчас добросовестно нес службу по охране села.
— Никого не видел в степи? — спросил он Жюнуску.
— Небо видал, землю видал, а больше никого не видал, — скуластое лицо киргиза расплылось в добродушной улыбке.
— Табун бросил, смотри, как бы потравы не вышло.
— До хлеба далеко, джигит, а Жюнуска мал-мало поговорит с Ромкой и снова в степь.
Не слезая с коня, Жюнуска рукоятью плетки постучался в калитку. Во дворе с хриплым воем и рычанием заметался на цепи волкодав. На крыльцо выскочила босая Любка.
В то же время со скрипом распахнулось окно, и упершись руками в подоконник, выглянул Роман. Увидев Жюнуску, он тревожно спросил:
— Что случилось?
— Ромка лошадей по селу собирал, с мужиками ругался. А зачем Ромке ругаться? Ему Жюнуска весь табун отдает. Забирай коней и Жюнуску бери!
— Дикие они у тебя. Разве что на махан?
— Зачем махан? Зачем Ромка обижает Жюнуску? Жюнуска-джигит, объездит любого коня.
— Ну, спасибо тебе! Приедем с Гаврилой. Ревкому принимать табун.
— Зачем ревком? Ромке не надо бояться аксакалов. К Жюнуске приехал брат. Сказал, что аксакалы совсем от реки ушли. Казаков испугались. Теперь до аулов даже птицы не долетят. Шибко дальний сторона! Жюнуска туда не поедет. Он останется с Ромкой и Яшкой. В Покровском жить будет.
Роман теплым взглядом проводил счастливого киргиза и стал торопливо одеваться. Любка подошла и с ребячьей нежностью поцеловала мужа в вихры. Он взял ее за руку, прямо посмотрел в чистую голубизну глаз.